Охота на охотников

Поволяев Валерий Дмитриевич

– Ну что мне делать с тобой, таким тупым?

От восторга Левченко даже захлопал в ладоши. Попугай не замедлил воспроизвести и этот звук.

Иногда попугай запоминал фразы намертво, и выковыривать их из птичьего мозга, особенно мат - было сложно. А некоторые фразы воспроизводил раза три-четыре, а потом забывал. Так произошло и со случайно подцепленными словами "Ну что же мне делать с тобой, таким тупым?", как ни странно, они скоро выветрились из Чикиной головы, стерлись, будто мелодия со старой пластинки.

Через час Левченко был в областной госавтоинспекции. Принимал его подполковник с живым сочувственным взглядом и твердым волевым подбородком, какой обязательно должен иметь сотрудник внутренних дел.

– Ну-с, внимательно слушаю вас, - спокойно и доброжелательно проговорил подполковник, предложив Левченко стул.

Тот рассказал подполковнику все, что с ним произошло, ничего не утаивая.

– И что же вы от нас хотите?
– спросил подполковник.

Левченко даже приподнялся на стуле.

– Как что?

– Да, что?
– прежним спокойным и доброжелательным тоном спросил подполковник.

– Права, естественно.

– Права вы не получите, пока идет следствие.

– Да оно давным-давно уже закончилось.

– Это в Москве закончилось, а у нас оно только началось. Вы же в Калининграде прописаны?

– В Калининграде.

– По закону уголовные дела должны вестись по месту проживания. Подполковник улыбнулся тонко, едва приметно, словно сожалел о том, что настырный посетитель не знает таких простых вещей.

Подполковник лгал: по закону уголовное дело должно вестись по месту преступления - где оно было совершено, там и положено его расследовать. Но подполковник точно понял натуру Левченко и был уверен: тот ни на секунду не усомнится в том, что ему будет сказано, и никогда не станет это проверять.

С досады Левченко ударил кулаком по колену, помотал головой, будто от боли.

– Но я же должен работать!

– Работайте на здоровье. Вам этого никто не запрещает. Наоборот, мы это будем только приветствовать.

– А как мне работать без прав? Я же шофер! Кто разрешит?
– Его захлестнула жгучая обида, даже глаза покраснели, а голос задрожал, будто у ребенка, которого незаслуженно наказали родители.

– Пока не разберемся во всем, пока уголовное дело не закроем - права вы не получите, - спокойно, по-прежнему доброжелательно проговорил подполковник.
– Все понимаю, но...
– Он развел руки в стороны, показав Левченко свои пухлые, мягкие, розовые, будто у дамочки из бухгалтерии, ладони.
– Очень сочувствую...

Левченко не сдержался, всхлипнул, но собственного всхлипа не услышал, поспешно затянулся воздухом и встал со стула.

– Что же мне делать?
– растерянно спросил он.

– Только одно - ждать. Уголовное расследование завершится, бог даст, благополучно, и мы вам выдадим новые права.
– Подполковник улыбаясь приподнялся на стуле, давая понять, что аудиенция закончена.

– Что же делать, что же делать, что же делать?
– словно заведенный бормотал Левченко некоторое время, потом кивнул подполковнику и нетвердой походкой вышел из кабинета.

Улыбка сползла с лица подполковника, уступив место озабоченности, и он потянулся к телефону. Поднял трубку, несколько секунд держал её на весу и смотрел на свою руку, как на некий посторонний предмет, рука была мощной, покрытой жестким светлым волосом, с цепкими длинными пальцами, - потом набрал номер московского телефона. Приветливо расплылся лицом, услышав в трубке мелодичный женский голос.

– Алло, это Москва? Мне, пожалуйста, подполковника Кли... Да, это я, подполковник Моршков, - проговорил обрадованно и в следующий миг добавил с легким сладким придыханием: - Здравствуй, родная Ольга Николаевна... Здравствуй, моя ненаглядная Олечка, здравствуй, хорошая...
– Он, наверное, мог продолжать до бесконечности, но Ольга Николаевна оборвала его, и Моршков, чуть пригасив улыбку на лице, стал докладывать: - Значит так. Только что был... этот самый, Левченко...

Левченко в это время стоял в коридоре, прислонившись лбом к оконному переплету, - его оставили силы, и он никак не мог двинуться к выходу.

Неожиданно за тусклой серой дверью кабинета, из которого он только что вышел, послышалась его фамилия, и Левченко неуклюже развернулся на нее, сделал вперед маленький рахитичный шожок и в следующий миг остановился: понял, что его никто не звал, просто речь за дверью шла о нем...

– Как и договорились, Ольга Николаевна, я сделал Левченко от ворот поворот, полный отлуп, как говорил классик современной русской литературы. И сколько времени надо, столько он и будет видеть права, как собственный хвост... Нет, нет, сидит он на крючке плотно, не выскочит. У нас, в Калининграде, не то что у вас в Москве, у нас осечек не бывает, Олечка! Не бойся, не бойся, не промахнусь. Хотелось бы увидеться... Когда? Попробую как-нибудь нагрянуть в Москву... Как позовешь, так и нагряну. Есть, есть... Чао!
– Моршков громко чмокнул губами трубку и положил её на рычаг.

В следующий миг до Левченко донеслось довольное пение подполковника: "Ла-ла, ла-ла, ла-ла-лала..." Сейчас лучше всего исчезнуть, решил Левченко, пока подполковник не засек его...

Щеки у него зло зарозовели - он услышал то, что не должен был услышать, и сразу стало ясно: в беду он угодил не случайно, и есть люди, которые не дадут ему выпутаться, закончится одно следствие - начнется другое, закончится второе - начнется третье. И конца-края этому кругу не будет.

Он быстро одолел темный коридор служебного здания, - и откуда только силы взялись, ещё пять минут назад в нем ничего, кроме пустоты и бессилия не было, а сейчас появилась жажда жизни, действия, в висках заколотились бодрящие молоточки, вышел на улицу, завернул за угол здания, чтобы не забыть услышанное, достал шариковую ручку, листик бумаги, записал: "Ольга Николаевна Кли..." Подумав немного, добавил: "Подполковничиха".

Интересно, где же работает эта приятельница подполковника Моршкова и что ей надо, почему она пасет обычного калининградского дальнобойщика? Все это надо осмыслить, а потом уже принять решение.

Калининградские улицы были серы, замусорены, засыпаны грязноватым пористым снегом, вода в реке - большой, судоходной, глубокой, - была черной, таинственной, страшноватой, гибельной, она знала много тайн и похоронила в своем илистом, темном, как сажа, дне не одну тысячу людей. Хороших и плохих.