Охота на охотников
Шрифт:
Левченко покорно кивнул: как скажет начальник с милицейскими погонами на плечах, так и будет.
Старший лейтенант отсутствовал долго, минут пятнадцать, наверное, инспектор, сидевший за соседним столом, успел принять трех человек, вернулся растерянный. Изумленно потряс своей реденькой курчавой шевелюрой.
– Не пойму ничего, - пробормотал он расстроенно.
– Случилось что-нибудь?
– Левченко почувствовал неладное, приподнялся на стуле, неприятный холодок разлился по телу.
– Случилось, случилось!
– Старший
– Пендюлей от подполковника получил. Ни за что ни про что... И все из-за тебя, мужик!
– А я-то тут при чем, товарищ старший лейтенант?
– При том, - пробурчал тот зло.
– Обойдешься пока без прав.
– Как без прав?
– у Левченко перехватило дыхание.
– Как без прав?
– А так!
– почти пролаял старший лейтенант.
– Я же водитель!
– Ну и что? Поработаешь пока слесарем. Слесарю права не нужны.
– Он вытянул голову в сторону двери и хрипло позвал: - Следующий!
– Но как же так?
– взмолился Левченко, в нем все натянулось, наполнилось болью, он поднял перевязанные руки, будто хотел сдаться в плен этому кавказцу с бараньим взглядом.
– Мне же работать надо!
– Иди и работай! Кто тебе мешает? Следующий!
– А когда можно придти за правами?
– Не знаю... Загляни через год, там видно будет. Следующий!
Левченко вышел из ГАИ совершенно лишенный сил, будто после драки, где из него едва не выбили дух, постоял немного на улице, хватая раскрытым ртом воздух, затем с трудом доплелся до ближайшей скамейки и с маху плюхнулся на нее. Дрожащими пальцами сгреб с куста кучерявый пушистый снежок и, пока он не начал таять, быстро кинул его в рот.
Ни холода, ни вкуса снега не почувствовал.
– Как же так?
– пробормотал Левченко сырым, прилипающим, словно снег, к губам шепотом.
– Как же так?
Он сидел на скамейке минут двадцать, руки тряслись, слезы стояли в глазах, обида разрывала ему сердце. Но ведь свет клином на этом старшем лейтенанте не сошелся. Есть другие начальники в погонах, есть другие ГАИ... А пока надо думать о том, как жить дальше. Конечно, Левченко может устроиться и слесарем, и будет зарабатывать неплохие деньги - особенно когда поднатореет в новом деле, - будет получать даже больше, чем за баранкой фуры, но потеряет нечто другое, о чем плешивый старлей может только догадываться, - Левченко выпадет из некого особого братства шоферов, его отлучат от дороги, а отлучить шофера от дороги - все равно что лишить человека хлеба и воды.
Он вернулся домой в темноте. Матери не было - скорее всего, она пошла в школу по каким-нибудь делам либо в магазин купить продуктов.
Едва Левченко переступил порог, его встретил бодрый вскрик:
– Быть того не может!
Левченко не выдержал, улыбнулся - это был попугай Чика, маленький, желтый, словно цыпленок, очень сообразительный, совершенно беспородный, поскольку ни один специалист не мог определить: из какого яйца он вылупился, из вороньего или куриного?
Левченко приобрел его на рынке в Смоленске, точнее, выменял на бутылку дурной кавказской водки у опустившегося синеносого деда Мороза. Тот ходил летом по рынку в валенках с подшитыми толстыми подошвами и предлагал всем попугая, которого он держал в пластиковой бутылке из-под кока-колы с продырявленными боками, чтобы бедной птичке было чем дышать.
Старик жестоко страдал от похмелья, его организм требовал немедленного "долива", и Левченко дал ему бутылку водки, купленную в Москве на всякий случай в киоске на площади трех вокзалов.
Дед Мороз обрадованно сунул Левченко посудину из-под кока-колы и зубами сдернул пробку с водочной бутылки.
– Как зовут-то хоть животину?
– полюбопытствовал Левченко.
– Как хочешь - так и зови. Он на любое имя откликается.
– А сколько ему лет?
– Лях его знает! Может, три, а может, сто.
В таком вот странном домике Левченко и привез попугая домой. Назвал его Чикой. Чика оказался существом талантливым - он имел живой, не "транзисторный" голос. Большинство попугаев говорят искаженно, будто вещает недоброкачественный переносной приемничек, а Чика воспроизводил человеческую речь очень чисто, с "живыми" красками.
Любимыми фразами у Чики были "Ага" и "Быть того не может!", он очень любил, когда в коттедже бывали гости, внимательно слушал их разговоры, кивал головой и вставлял свои громкие словечки, часто сбивая говорящего с толку. Да и как не сбиться, если на пламенную правдивую речь вдруг следовало безапелляционное резюме, произнесенное очень громко и четко:
– Быть того не может!
Еще Чика выучил длинную сложную фразу, адресованную самому себе: "Какой у нас Чика хороший, звонкоголосый, импортный..."
Левченко открыл дверцу в Чикиной клетке, выпустил этого желтого беспородного цыпленка в комнату полетать - пусть малость разомнется. Чика первым делом подлетел к зеркалу, уселся на одежную щетку, лежавшую на приступке и внимательно оглядел себя.
– Какой у нас Чика хороший, звонкоголосый, импортный, - произнес он радостно, повернулся к зеркалу одним боком, потом другим, гордо вскинул голову: Чика нравился сам себе.
Левченко печально улыбнулся: попугаю можно было позавидовать никаких забот, никаких хлопот... Сам же он пока не знал, что ему делать.
Сильно заныла правая рука - похоже, воспалился шов на запястье. Надо было идти к врачу.
Медицина сейчас стала неведомо какой, одни говорят - платная, другие - бесплатная, как и прежде, третьи - смешанная, четвертые талдычат ещё что-то, хотя главное не изменилось: как была она беспомощной, так беспомощной и осталась.
– Какой у нас Чика хороший, звонкоголосый, импортный, - вновь проговорил попугай, продолжая любовно смотреть на себя в зеркало.