Окрашенное портвейном (сборник)
Шрифт:
«Еще недавно на этом месте лежал ее муж, а теперь я», – неожиданно подумалось Бубнову. А вслух сказал:
– Спасибо тебе. Я никогда не думал, что так бывает.
– Как так?
– Не знаю. Мне тяжело объяснить словами. В общем, все по – другому. И после всего этого мне с тобой очень хорошо.
– Это и есть по – другому?
– Наверное, да.
Они лежали лицом к лицу. Грибова с удивлением и любопытством всматривалась в Бубнова. Если для Бубнова все было по – другому, то ей просто было хорошо и покойно. Вот оно, пожалуй, ключевое слово ее состояния: покойность. Впервые за последние годы она расслабилась. С Грибовым же постоянно напряжение и проблемы: деньги – долги, долги – деньги.
– Ты не считаешь меня дрянной женщиной? – неожиданно спросила она Бубнова.
– Почему
– Как почему. Не успела схоронить мужа, как тут же улеглась в койку с мужчиной, которого едва знает.
– Я, может быть, скажу нехорошо, но все равно скажу. Мне кажется, что ты не очень опечалена его смертью, – увидев ее изумленное лицо, Бубнов поправился. – Я не то имел в виду. Просто ты так устала от той жизни, что его смерть для тебя облегчение.
– Да, скорее так. Ты точно сказал «облегчение». Последний год была не семейная жизнь, а совместное сосуществование. Я его жалела и презирала одновременно. Жалела и презирала за то, что такой одаренный человек превратился в ничтожество. Я никогда не думала, что деньги, а точнее их отсутствие могут так его искалечить. Я даже не успела заметить, когда этот, в общем-то, честный и порядочный человек превратился в неистребимого вруна. Он лгал всем: мне, тебе, наверное, себе…
– Может, не будем так о нем говорить, – попытался возразить Бубнов.
– А как сказать по – другому. Ты только представь. Дарит мне на день рождения тысячу рублей. А буквально через два часа просит деньги обратно. Ему, видите ли, на товар денег не хватает. Сколько раз просил занять для него денег. Я занимала, а он не отдавал. Я крутилась, как белка, чтобы за него долги отдать. И что я должна помнить после этого? Может быть, я неблагодарна по отношению к его памяти, но я так скажу, эта наша случайная встреча подарила мне больше счастья, чем пятнадцать лет с ним.
– Значит, ты понимаешь, что наша встреча случайна и продолжения не будет?
– Лучше такая встреча, чем никакой
После сороковин Бубнов переехал жить к Грибовой. Для жены Бубнова это стало тяжелейшим ударом. Она грозилась убить и его, и себя. Но, видя его непреклонность, внешне смирилась. Она даже сумела обсудить с ним финансовые и имущественные дела. Договорились так, что он оставляет ей дом, машину, половину денежных сбережений, а также ежемесячно выплачивает по пятьсот долларов. Себе же забирает весь бизнес. Бумаг никаких не оформляли, договорились на словах. И все же эти договоренности стали для Бубновой еще одним потрясением. Ради какой-то бляди он так легко расстается с тем, что нажил своим трудом! Это ведь так непохоже на ее мужа.
Вот такие выкрутасы выделывает жизнь. Одна женщина, еще вчера, счастливая жена, а сегодня, в глазах печаль, под глазами черные круги, на голове черный платок, другая, вчера стала вдовой, а сегодня счастливая, с смеющимися глазами женщина. Можно посочувствовать одной, но не знаю, можно ли осудить другую? Просто так сложилось. Одна потеряла любимого мужчину, другая встретила любимого мужчину, и ждет от него ребенка.
Такие новости в деревне распространяются быстро, и когда Бубнова узнала о беременности Грибовой, то в порыве глухой злобы сожгла ему магазин. Запалив магазин, она и не думала скрываться. Ей даже хотелось бы, чтобы ее поймали, а в деревне бы говорили, что все беды от этой бляди, поэтому стояла и смотрела, как языки огня сжирают магазин. И только убедившись, что магазин сгорел дотла, и пожарные не смогли его спасти, с ненавистью посмотрела на бывшего мужа, который примчался на пожар, и, ссутулившись, побрела домой, держа в руке пустую канистру из-под бензина. Вся деревня замерла в ожидании, как поступит Бубнов. Местные жители разделились на две партии: одни считали, что Бубнов жену засадит, а имущество вернет себе, другие, что ничего не сделает – не последнее потерял.
Бубнов не сожалел о магазине, действительно, не последнее потерял. Да и тому же он не предполагал, что его уход такой пронзительной болью отзовется в его уже бывшей жене. Он допускал, что без скандала не обойдется, но вот, чтобы так… Ему было очень жаль жену, и почему-то безумно стыдно за себя. Поэтому в акте было записано, что причина пожара замыкание в электропроводке.
Глава
ПБОЮЛ Матвеева Андрея Дмитрича и в глаза, и за глаза называли Сиротой. Это прозвище Матвеев сам на себя налепил, так как, вечно прибедняясь, любил приговаривать: «Что с меня с сироты взять». Когда его звали сиротой, не обижался, а более того охотно отзывался. Мать пыталась его пристыдить.
– Как тебе не стыдно при живой матери сиротой себя называть.
При всем своем уважении к матери Матвеев в этом случае был непреклонен.
– Да пускай зовут. Сирота, что дурачок. Какой с него спрос.
– И охота тебе в дурачках ходить.
– Меньше завистников. Ведь дурачки не могут быть богаты. А у нас кое-что на черный день отложено.
– Может оно и верно, но все равно нехорошо, – мать недовольно морщилась.
ПБОЮЛ Матвеев тип был преотвратительнейший. Даже высокий рост не скрадывал огромного до неприличия живота, а складки жира, как волны, набегали по всему телу. Непропорционально маленькая голова, как будто между плеч воткнули горошину. Вечно бегающие, отечные глаза. И возраста он был неопределенного: то ли тридцать, то ли шестьдесят лет. А еще был Матвеев патологически жаден. Его жадность не была лишена жертвенности. В этой своей жертвенности он по – своему был справедлив.
Когда, не выдержав такой жизни (Матвеев вел строгий учет того, во сколько обходится содержание каждого члена семьи. И если кто-то выходил за те денежные рамки, которые он установил, то долго и нудно пенял на это. Чаще всех доставалось жене даже не за то, что истратила деньги, а только за то, что пыталась попросить деньги), от него ушла жена, он по справедливости разделил детей. Старшая дочь, которую недолюбливал, ушла с матерью, а сын, внешне очень похожий на Матвеева, остался с ним. Матвеев и уход жены пережил достаточно легко, хотя по первости переживал: в доме все есть, а она ушла. Но, прикинув экономическую выгоду от ухода жены, забыл обо всех переживаниях. На ее уходе он дополнительно экономил около шести тысяч в месяц, а в год семьдесят две или почти две с половиной тысячи долларов. Этим нехитрым арифметическим подсчетам он радовался, как ребенок. И сожалел лишь о том, что вообще женился.
Он был справедлив и в еде. Из своего магазина приносил просроченные товары, которые, по его мнению, ничуть не худшего качества. И питался этими продуктами наравне с матерью и сыном.
И с людьми был справедлив. Несмотря на жадность, изредка, обязательно под процент давал в долг. Долги получал в срок, поэтому ничего лишнего с должников не требовал. Но и на старуху бывает проруха. Он постоянно ссуживал деньгами и Грибова. Тот всегда возвращал долги, да и магазин находился по соседству. А Грибов возьми да помри, не успев вернуть долг. Эти три тысячи рублей невозвращенного долга были занозой в сердце для Сироты. Он ходил и на похороны, и на девять дней заходил с одной единственной целью: как и когда он сможет вернуть свои три тысячи, прикидывал и так, и этак, как бы поделикатнее подкатиться к вдове, чтобы вытребовать свои кровные три тысячи. Умом он понимал, что сделать это почтим нереально, но сердце отказывалось смириться с потерей. Сорок дней у Матвеева сердце саднило кровью, сорок дней он считал, какие проценты могли бы накрутиться на три тысячи за это время. Подождав, после сорока дней еще два дня, он решился сходить к Грибовой, узнать на счет долга. Матвеев уже окончательно для себя определился: не будет денег, возьмет что-нибудь из вещей. Главное, чтобы все по справедливости было. Ему чужого не надо.
Несмотря на промозглую и ветреную февральскую погоду, Матвеев отправился к Грибовой пешком. «Идти-то всего ничего, три километра, поэтому нечего зря жечь бензин», – справедливо посчитал он.
Дверь открыла Грибова.
– Привет, Наташ. Вот пришел навестить, – поздоровался Матвеев. – В дом-то пустишь?
– Проходи, раз пришел. Чего на пороге стоять, – Грибова пропустила Матвеева в квартиру. – Раздевайся, обувь можешь не снимать.
Матвеев снял куртку и прошел в комнату. В комнате на диване сидел Бубнов. От удивления и неожиданности Матвеев пзднул, громко, но не вонюче. Это у него еще с детства. От удивления или испуга.