Окрашенное портвейном (сборник)
Шрифт:
– Здоров, Виктор, – Матвеев протянул руку.
– Привет, – ответил Бубнов. Чувствовалось, что он смущен этим визитом и откровенно не рад Матвееву.
– Я чего пришел, Наташ, – обратился Матввеев уже к Грибовой. – Как на счет долга твоего мужа? Должен же он мне остался. Знаешь, ведь?
– Знаю.
– Вот я и зашел узнать, когда отдать сможешь?
– Сколько он был тебе должен?
– Три штуки, и три стольника сверху за услугу. Все справедливости. Дни после его смерти я уже не считаю, хотя какой-нибудь хмырь может, и насчитал. Ты же знаешь, я не такой. Ведь, если посчитать по сегодняшний день, то уже тыщ двенадцать накапало, –
– Хоть и сирота, а какой добрый. Ладно, сейчас принесу деньги. Сколько, ты говоришь?
– Три тысячи триста.
Грибова вышла в другую комнату. Бубнов казалось безучастно наблюдал за разговором.
– А ты чего тут делаешь? – спросил Матвеев, у которого сразу же резко поднялось настроение оттого, что так все просто и легко разрешилось. – Тоже за должком или так просто чайку попить?
– Так просто. Алексей мне ничего не был должен, я уже тебе говорил об этом, – Бубнов явно был смущен. – Да и что тебе-то за дело?
– Да, так. Безо всякого дела. Просто он всем в округе должен, а тебе нет. Чудно как-то. Да и потом, вижу, что ты здесь, ну и спросил, – Матвеев лукавил. Он сразу обратил внимание, что Бубнов одет по – домашнему, в спортивном костюме. «Значит, не так просто сидит у Грибовой, – решил для себя Матвеев. – Потрахаться пришел. А она рада стараться, долги мужа отработать. Вот поэтому Леха ему ничего и не должен. Вот теперь все сходится». – Матвеев даже почувствовал некоторое душевное облегчение от такого простого объяснения.
В комнату вернулась Грибова, протянула Матвееву деньги.
– Теперь он ничего тебе не должен.
– Теперь ничего. – Матвеев, не спеша и аккуратно, пересчитал деньги. – Ладно, я пошел. Не буду вам мешать.
Чтобы окончательно утвердиться в своих догадках, Матвеев решил забежать к Бубновой, все равно мимо идти. Дверь открыла Бубнова и неприветливо спросила:
– Чего пришел?
– Да с Виктором по делу перетолковать надо. Он дома?
– Нет, еще.
– А когда будет? Может, я попозже забегу?
– Не знаю, когда будет, и знать не хочу, – Бубнова громко хлопнула дверью.
– Представляешь мам, пришел к Грибовой за долгом, а у нее Витька Бубнов сидит. По – домашнему так одет. Думаю, что жить к ней ушел, – чуть ли не с порога прокричал Матвеев.
– Не мели языком, – не поверила мать, – чтобы такой разумный человек от жены ушел. Быть такого не может.
– Я тебя точно говорю: ушел. Я же еще на обратном пути и к Бубновой забежал. То, да се, спрашиваю, где Виктор. А она мне отвечает, что не знает, и знать не хочет. И в дом не пустила. Всегда пускала, а сегодня не пустила. Точно говорю, ушел от нее к Грибовой.
– Надо же срам, какой! Как же теперь Катерина будет? Она ж за Витькой была, как за каменной стеной, – запричитала Матвеева, – а эта Грибова какова? Еще мужнин дух из дому не выветрился, а она уже с другим скачет. А еще учительница! Долг-то она тебе отдала? – мать решила переменить тему. Чужая душа – потемки, а денежки счет любят.
– Конечно, отдала, а куда она денется?
– А чего ей теперь не отдать? Небось, не свои отдавала?
– Конечно, не свои. Откуда своим взяться? Зарплата у нее с гулькин хвост. Да, и покойник, «царствие ему небесное», ничего кроме долгов ей не оставил, – Матвеев машинально перекрестился. – Виктор теперь за все его долги расплатится, иначе, какой смысл ей его привечать? Все-таки
– Дома. Сидит, уроки делает.
– А ее все слышал, – из-за двери показалась голова сына.
– А уроки-то сделал? – строго, безразлично спросил Матвеев.
– Сделал. Все сделал, – Саша вошел в комнату. Ему было десять лет, такой же толстый, как отец, но еще не заплывший жиром. Те же небольшие глаза – щелочки, более живые, но взгляд, как и у отца, все равно бегающий.
– Ну, тогда давай мам ужинать. А ты иди умойся и живо за стол. Жрать охота.
За исключением пельменей еда на столе была из запасов, сделанных еще летом: квашеная капуста, соленые огурцы и грибы, овощной салат. Для семьи Матвеевых это был обычный ужин, повторявшийся изо дня в день, в котором только пельмени заменялись котлетами или мясом. Матвеев как-то подсчитал, что летние запасы позволяют ему за год подкопить еще тысяч девяносто или более трех тысяч долларов. Матвеевы ели молча, только слышалось монотонное почавкивание. Причем трудно было разобрать, от кого исходило почавкивание: то ли от младшего, то ли от старшего Матвеева. Наконец, на тарелках ничего не осталось. Остатки соуса Матвеев аккуратно подчистил хлебом. В доме было принято после еды оставлять тарелки чистыми.
– Спасибо, мам, – Матвеев с чувством исполненного долга отвалился на стуле и закурил.
– Спасибо, ба, – повторил Матвеев – младший.
– Мам, теперь давай, что ли по чайку пройдемся? – попросил Матвеев.
– Да чайник уже горячий. Можно наливать, – ответила Матвеева.
– Сашк, принеси чайник с кухни, – велел Матвеев сыну. – Только смотри, не обожгись
– Да знаю я. Что ты мне каждый раз говоришь.
Саша принес чайник, Матвеева расставила чашки и разлила чай. Чай пить Матвеевы умели и делали это с превеликим удовольствием. Пили вприкуску с сухарями, которые вкусно жарила Матвеева из остатков хлеба.
– Пап, мне завтра в школу нужно двести рублей, – вспомнил Матвеев – младший.
– Это еще зачем? – недовольно поморщился Матвеев.
– Ты что забыл? На нужды класса. Мы же каждый месяц сдаем.
– Разве с тобой забудешь, – Матвеев почти смирился с тем, что с двумястами рублями все-таки придется расстаться. – Ладно, утром деньги дам.
– Совсем обнаглели, – встряла в разговор Матвеева. – Мне соседка говорила, что директор с каждого класса по пятьсот рублей в месяц имеет. Это сколько же у нее получается? Сашк, сколько классов у вас в школе? – обратилась она к внуку.
– Ба, откуда мне знать. Я, что считал их?
– Я думаю классов тридцать, – ответил за сына Матвеев.
– Это что ж получается, что она себе за здорово живешь пятнадцать тысяч заграбастывает? – возмутилась Матвеева.
– А ты, как думала. Она еще и за прием в школу, знаешь, сколько имеет. Хачиков уже полшколы. Ты думаешь, что она их запросто так, принимает? На крайняк, с каждого сто баксов.
– Чего «сто», – не поняла мать.
– Сто долларов.
– Сто – о долларов? – словно эхо произнесла в искреннем изумлении Матвеева. – Так на нее заявить надо, куда следует.