Окрашенное портвейном (сборник)
Шрифт:
– Успокойтесь. Какая теперь разница. Я полагаю, что вам не придется платить по его долгам. По крайней мере, мне вы точно ничего не должны. И давайте закончим разговор на эту тему.
– Давайте. – Наталья замолчала и очень тихо – тихо заплакала. Бубнов подошел к ней вплотную, одной рукой обнял ее за плечи, а другой очень нежно и осторожно смахнул слезы с ее лица.
– Только не надо плакать.
– Хорошо, я постараюсь, – Грибова не очень охотно сняла его руку, но на кухню в любой момент мог кто-нибудь войти. – Надо идти к гостям.
– Да, да, конечно. А мне пора уходить. У меня еще много дел.
– Прямо сейчас? – вопрос прозвучал очень жалобно. – Может быть, еще побудете?
– Нет, к сожалению, не могу, – ответил Бубнов. – Запишите
– Спасибо. Вы на девять дней придете?
– Приду. Во сколько?
– Думаю, что вечером. Часов в шесть.
– Хорошо.
Бубнов посмотрел на часы. Шел третий час ночи. Спать по – прежнему не хотелось. Виктор Сергеевич маялся. Телевизор он не любил смотреть, книги не читал. Он предпочитал беседу или, как сам выражался, «потрещать». А еще он любил и умел слушать. Качество в наше время достаточно редкое, почти реликтовое. Мы настолько упиваемся своими радостями и горестями, что можем выслушать только себя, да и то не всегда внимательно. Может быть, и Грибов был ему тем интересен, что не только умнО говорил, но и хорошо слушал. Бубнову Грибов был очень симпатичен, не только потому, что тот был очень образованный (к людям образованным Бубнов относился с большим почтением и пиитетом, считая образование чем-то недосягаемым для себя.), но и потому, что человек был светлый. По Бубнову, «светлый человек» – это хороший человек. Можно только удивляться, как в Грибове, обросшему долгами и ложью, как коростой, вечно что-то просящего, Виктор Сергеевич увидел «светлость», но он увидел. Они не сдружились, но при каждой встрече, если выдавалась возможность, с удовольствием беседовали. Бубнову показалось или так оно и было на самом деле, что он Грибову тоже интересен. Грибов так слушал, что Бубнову казалось, что он не рассказывает, а исповедуется. После встреч с Грибовым как бы подтверждались его смутные догадки о том, что деньги не есть главная ценность в жизни. И в то же время он отчетливо понимал, что безденежье уродует человека, особенно того, кто зарабатывание денег сделал своей профессией. Ведь оставайся Грибов ученым, он, может быть, и не ощущал бы своей бедности. Писал бы свои книжки и был бы довольным. А так в этой жизни Грибов неудачник, который так и не смог овладеть азами новой профессии – «делать деньги». Деньги и Грибов – понятия несовместимые.
Как-то по случаю, они с ним выпивали. Бубнов к выпивке относился спокойно, но в хорошей компании и по поводу никогда не отказывался. Сидели после работы у Бубнова в офисе. Грибов рассказывал занимательные истории, которых знал множество. Бубнов делился своими размышлениями о жизни. В общем, все, как полагается, когда два мужика ведут застольную беседу. Они перескакивали с темы на тему, замолкали, когда выпивали и закусывали. Когда бутылка коньяка была почти пуста, заговорили о работе. Дружно ругали местную власть, которая задушила проверками и поборами, обсудили политику ценообразования, вспомнили несколько забавных историй о своих коллегах по бизнесу.
Потом Бубнов неожиданно спросил:
– Слушай, Леш. А ты зачем бизнесом занимаешься?
– Как зачем? – не очень искренне удивился Грибов. – Денег заработать.
– Не свисти. Деньги зарабатываю я. А у тебя одни долги. И чем дальше ты работаешь, тем больше у тебя долгов.
– Это не совсем так. – Попытался возразить Грибов.
– Да так, все. Ты, наверное, всему району должен. Ты мне только около двадцати штук должен.
– Девятнадцать пятьсот.
– Неважно. Ты лучше скажи, кому нужна такая работа.
– А ты, что? Можешь предложить мне не такую работу?
– Ничего я не могу предложить. Как так можно жить с долгами? Я, если кому хоть сто рублей должен, уже в не настроении. Нет у меня денег или не хватает, я товар не покупаю. Лучше перебьюсь как-нибудь, чем в долг брать. А ты берешь и берешь. Чем отдавать собираешься?
– Расторгуюсь вот к весне…
– Я
– Вить, к чему этот разговор. Какое тебе дело до моих долгов?
– Как какое дело? – почти в крик произнес Бубнов. – Ты мне должен. А деньги мне нелегко достаются. Да потом, мне тебя жалко. Я же вижу, как ты крутишься. Я же вижу, что ты трудяга.
– А ты не жалей меня. Долги я отдам обязательно.
– Я надеюсь, – поостыл немного Бубнов.
– Я с долгами, ты без долгов. Какая между нами разница? – Грибову почему-то захотелось продолжить этот неприятный разговор.
– Как какая? Семья живет в достатке. Я сплю спокойно
– И я сплю спокойно. Достатка, как у тебя нет, но тоже вроде не бедствуем.
– Да, как ты не понимаешь. Не дай Бог, случись, что с тобой…
– Что будешь с моей семьи долги выбивать? – спросил Грибов и усмешкой посмотрел на Бубнова.
– Я, допустим, не буду, – смутился Бубнов. – А кто-то…
– Да, никто не будет. Я тебя уверяю. Себе дороже с бедной вдовой связываться. А когда мы встретимся там, – Грибов выразительно показал пальцем вверх. – Мы будем с тобой равны. У меня куча грехов. У тебя куча не меньше. Может, я со своими долгами буду менее грешен, чем ты без долгов. И спрашивается, чем ты лучше меня?
– Я и не говорю, что лучше. Я говорю, на фига заниматься тем, что плохо получается. Понял, о чем я?
– Понять понял. Да толку что? Ты что ли можешь что-то мне предложить? Или так в порядке соболезнования?
– Я и сам не знаю. Наверное, соболезнование.
Разговор о грехах Бубнову вспомнился не случайно. Причина его ночного беспокойства именно девять дней, на которые он приглашен. «А ведь девять дней приходятся как раз на Рождество, – прикинул числа Бубнов. Ох, как нехорошо». Грибов был хорошим семьянином, по крайней мере, он так искренне считал. А как же можно считать иначе. Жена и дочь живут в достатке, по дому все делает, в отпуск всегда только с женой. И шашни на стороне не заводит. Девочки в бане по пятницам не в счет. Они не более чем дополнение к венику и пиву. И не каждую пятницу девочек приглашают. И девочки не бляди, а вполне приличные женщины, которые тоже любят баню. Все хорошо, никаких сомнений или душевных терзаний по этому поводу Бубнов не испытывал. Вдова же Грибова его смутила и взволновала. Вот это и было нехорошо. «Никуда я на Рождество не пойду. Буду дома», – решил Бубнов. Такое простое решение проблемы успокоило его, и он отправился спать.
Но шестого позвонила Грибова.
– Здравствуйте Виктор. Не забыли, что я завтра жду вас.
– Помню, конечно, буду обязательно.
Войдя в квартиру, Виктор Сергеевич не удивился, что кроме Грибовой в ней никого не было. Более того, он был уверен, что так примерно и будет. И все же с деланным недоумением посмотрел на Грибову.
– Так получилось. Была только мама. Посидели немного. Потом с дочкой уехали. Вот только – только проводила, – попыталась объяснить Грибова. – Мама дала мне возможность отдохнуть.
– Неважно.
– Что неважно?
Пришла та ясность, которая упростила ситуацию. Эти несколько минут в квартире Грибовой вернули Бубнова в привычное состояние: он понял, что он делает. Он предает свою жену. В том, что он совершает предательство, у Бубнова не было никаких сомнений. Странные мы, все-таки люди. Сделанное открытие не только не смутило его, а скорее даже обрадовало. Он даже попытался представить, как все будет выглядеть.
Реальность оказалась слаще, и превзошла все его ожидания. Он даже представить себе не мог, что с женщинами может быть так хорошо. После «девушек» хотелось быстрее домой, отвалившись от жены, тут же засыпал, а, если сон не шел, бежал покурить. С Грибовой было удивление: неужели он, немолодой уже мужик, даже не знал, что может быть так. Как так? Не хочется бежать, не хочется курить, а хочется ощущать эту женщину рядом. Это было ощущение мужика, истосковавшегося по женщине.