Опасная охота
Шрифт:
Капитан смотрит на меня исподлобья. Из всех присутствующих, похоже, только я да он знаем настоящую причину этого незапланированного визита.
— Капитан уголовного розыска Ганжула, — представляется он, проведя у меня под носом удостоверением. — Нами был получен сигнал, что по этому адресу скрывается, находящийся в розыске, особо опасный преступник.
Отыскиваю паспорт и даю ему. Он старательно читает, рассматривает мое фото, печать о прописке, а после снова обращается к подчиненным.
— Вы точно все проверили?
— Да, точно, — обижается боец. — Все комнаты, кухню, ванну с туалетом, балкон. Нет тут никого больше. Наверно, ложный след.
— Так, так. Все, говорите, — задумчиво говорит капитан, постукивая моим аусвайсом себе по ладони. — И под кроватью смотрели? — показывает он на кушетку.
— Да кто ж туда поместиться? — возражают ему.
— Нужда заставит, куда хочешь поместишься, Иванов. Сколько раз вам можно говорить! В нашем деле мелочей не бывает! Учишь их, учишь.
Ганжула берет пистолет наизготовку и, изображая осторожность, заглядывает под кушетку. Если бы я уже не знал о подвохе, я бы поверил. Настолько у него убедительный вид.
— Нет и здесь никого нет, — говорит он сам себе, стоя в позе бегуна перед низким стартом. — Стоп, а это что? Ну-ка, кто там, дайте, чем посветить!..
Омоновец Иванов протягивает ему карманный фонарик.
— Ну вот, — говорит капитан Ганжула, осторожно держа двумя пальцами за рукоятку найденную им пушку и поднимая к присутствующим свою торжествующую морду, — а вы говорили «нет». Это твоя, гражданин Лысков, волына?
Мне ничего не остается, как склонить голову перед неизбежным.
— Да, — говорю я поникшим голосом.
— Тогда собирайся, раз твоя. Поедешь с нами. Забирайте его!
Рабочий кабинет начальника отдела по расследованию убийств городского криминального бюро Виталия Федоровича Харина напоминает небольшой музей. Все противоположная стена увешена всевозможными дипломами и почетными грамотами, полученными хозяином кабинета за разнообразные достижения: как-то отличную стрельбу, за безупречную службу по охране правопорядка, за высокий процент раскрываемости преступлений. Отдельное место занимают почетные грамоты за победу в социалистическом соревновании, заработанные Харином еще в начале его славной карьеры в те незапамятные времена, которые теперь для одной части населения представляются застоем, для другой — золотым веком. Собирание подобного рода макулатуры придает ему вес в собственных глазах и как он, наверное, думает — в глазах окружающих.
Однако все эти трофеи нисколько не улучшают его характера: майор Харин — мурло редкостное и конкретное. Вот уж кому действительно подходит прозвище мусор, так это ему.
— Что, Лысков, — говорит мне эта стодвадцатикилограммовая гора сала, — значит, так ты за ум и не взялся? Сначала тебя из милиции выгнали, а теперь вообще вляпался дальше некуда?
— И куда же я, по-вашему, вляпался? — вполне законно интересуюсь я.
— Пока ты обвиняешься в незаконном хранении огнестрельного оружия.
— А при чем же тут ваш отдел? Вас ведь, как я понимаю, только мокруха интересует, — наивничаю я.
— Правильно понимаешь, правильно. Но ведь я же сказал, пока, в незаконном хранении оружия, пока. Понимаешь? Пушечку, найденную у тебя, мы отдали на экспертизу. Надо ведь установить, где она стреляла. А ведь стреляла, а? По глазам вижу, что стрелял.
Разговаривая со мной, Харин строит из себя этакого добродушного папашу Мюллера, который в один момент может превратиться в зверюгу.
— Ну, допустим, стреляла, — признаюсь я
— А ты мне начинаешь нравиться, Лысков, — улыбается он. — Все правильно. Я люблю людей, которые умеют достойно проигрывать. Таким я всегда готов пойти на встречу. Что скажешь?
— А что я скажу? Я жду, что вы мне скажете, гражданин начальник. Жду, когда навстречу пойдете.
Не сходя с выбранного им с самого начала отеческого тона, Харин делает вид, что обижается на такое мое обращение к нему как «гражданин начальник». Он говорит, что я должен обращаться к нему по имени-отчеству, ведь мы с ним когда-то коллегами были. Что же касается «ходьбы навстречу», тот мне предлагается, пока оружие на экспертизе, не дожидаясь его результатов, самому признаться при каких обстоятельствах я применял найденный у меня пистолет, и если я это сделаю, он оформит мне явку с повинной.
— А что конкретно вас интересует? В чем я должен каяться?
— Меня конкретно интересует как ты, при помощи этого пистолета, застрелил гражданку Коцик Ольгу Викторовну, тысяча девятьсот шестьдесят седьмого года рождения, жительницу нашего города, проживавшую по адресу Заводская, дом 5, квартира 123. И учти, явка с повинной — это для тебя единственная возможность отвертеться от максимальной меры наказания. Я бы на твоем месте, ухватился за это обоими руками.
«Будешь ты еще на моем месте, бурдюк с жиром», — думаю я, слушая его доводы.
— И убил ты ее сегодня утром, между семью и восьмью часами выстрелом в голову, в ее собственной постели, — продолжает он сам рассказывать мне детали, которые я потом должен буду отобразить в своем признании.
— Чтобы убить, надо иметь мотивы. Почему, как вы полагаете, я это сделал?
— Не знаю. Может, ты хотел ее ограбить? Ее покойный муж был клиентом вашего сыскного агентства. Так ведь? Ты знал, что она обеспеченна, поэтому и решил навестить ее. Она тебе доверяла, поэтому и впустила к себе. Не знаю, может ты и не грабил, а вымогал деньги, а она не соглашалась тебе заплатить. Ты вышел из себя и выстрелил, а потом, испугавшись, что выстрел услышат соседи, убежал, так и не успев ничего взять.
— У вас так складно получается, как будто вы там сами были, — не без намека, хвалю я его и добавляю: — Ладно, давайте бумагу! Так и быть. Буду писать.
Харин даже хрюкнул от такого неожиданного поворота. Он никак не надеялся, что сломает меня так быстро, без особых усилий. Опасаясь, как бы я не передумал, он в один миг обеспечивает меня несколькими листами бумаги и, затаивши дыхание, следит, как в правом верхнем углу я начинаю выводить обращение.
Исписав пол листа, отрываюсь от своего сочинения и говорю майору: