Оранж

Емельянов Алёшка

Ему потакает садовник дурной,

сошедший с ума, пи*данувшийся с крыши.

И оба дуэтом, помойной волной

сживают жильцов с обитаемой ниши.

Лысеющий стырщик, невзглядный шакал,

укравший у бабушки, сделав аферу,

раз лишний сомненья мои доказал,

разрушив к себе мало-мальскую веру.

Максиму

Шкуратову

Смутьян

Мурло осломордое снова в ударе,

опять намутил, накромешничал, гад.

Уже пару кварталов в мягком угаре,

привносит разлады в привычный уклад.

Жираф худосочный, сухой, тухлотелый,

носящий в себе хитроумность и кал.

Бессовестный чёрт, что дуреет всецело,

что дерзких бесяток в команду набрал.

Он – мастер обманов и хитросплетатель,

швея безобразий и браней трудяг,

надменный и глупый чудак-воспитатель,

какой-то злорадный и вычурный маг.

Во всём черносотенец, скот и задумщик,

с которым сидеть 5 минут не могу.

Продажник дороже, дешёвого скупщик.

Такого врага не желаю врагу!

По мотивам фильма «Человек из ресторана», 1927 г.

Рутина работы разъела характер.

От слов соглашательств согнулась спина.

Скелет мой в прислужливой позе де-факто.

В глазах катаракта, как будто стена.

Утраты, осколки от грёз накопились.

Сбегают знакомые, как от чумы.

На веки солёные вновь накатились

слезинки, как звёзды на око луны.

В дому безремонтность, текущая кровля.

Намеренно жалят ужи сквозняков.

Весь город под игом тупиц и торговли,

рождающих вещи и новь дураков.

Сквозь пальцы сочатся мои сбереженья.

Ветшают окраины, законы и я.

Мне чужды народные телодвиженья.

Течения толп уже не для меня.

Тощают карманы, хоть днями на службе.

За непослушанье родными клеймим.

Не водят со мною романов и дружбы.

Всё чаще молчу, как глухой или мим.

Я уподобляюсь всем бронзовым дядям,

смиряясь с сезонами, жижей от птиц.

Порою мечтаю о плахе иль яде,

алкаю петлю, эвтаназии шприц!

Долгами умножилось старое горе.

Наверное, близится жизни конец.

К умершей мамаше добавился вскоре

от горя и боли мой слёгший отец.

Быстрей бы закончилась брачная ночь!

Минувшая свадьба и пир сотнеликий

закончились поздним уходом гостей,

бесчестьем, стыдом и насильем великим,

рожденьем презренья средь женских идей.

По воле монарха, родов королевских,

по сговору с властной, богатой семьёй,

по древним традициям, подлым и веским,

случился сей праздник с огромной роднёй.

Поздней без любви, уважения к деве

одежды срывались с невинной рабы

в коньячном стремлении к девичьей плеве,

на спальном одре, где мечты неравны.

Былая невеста слабела телесно,

но крепла крутым, ненавистным огнём

к наезднику, что назывался небесным,

любовником сильным и бойким самцом.

Позорное действо свершилось минутой,

даруя супруге желанный конец.

Вмиг пьяная туша, как будто в закуте,

храпеть начала, сотрясая дворец.

Уснувший "мустанг" походил на свинину,

познавшую ангельский нижний венец,

рабыню безмолвную, чудо, святыню

среди раскуроченных, дряблых колец.

Во мраке беззвучным страданьем запела

от дум, отвращенья, позора за зря.

В слезах, застилавших глаза, всё смотрела,

отринув обнявшую лапу «царя».

Ё-нутый дед

Быстрей бы скончался дедок-шизофреник!

Он часто был бесом и навеселе,

осёдлывал бабку-супругу и веник,

насиловал девок-крестьянок в селе,