Орфей. Часть 1
Шрифт:
Вслед за хвойным царством, что окружало Иванов особняк, шли обычные смешанные рощицы, тянулись до горизонта. Кое-где среди рыжих лиственных деревьев, порой уже оголённых, порой в шевелюре огненной листвы, маячили крыши, башенки или претенциозные шпили каких-нибудь соседских домов. Осенний ветер гнал листву, шуршал, пах сырой землёй и грибами.
Ева взглянула на серые бегущие облака, вдали они сливались с полосой леса и таяли в мрачноватой осенней мгле. Повела взглядом вслед за более светлым облачком, но и оно улетало вдаль. Ева поёжилась от этой нелюбимой ею с детства тревоги ветренного осеннего дня,
Она не сетовала на то, что он так занят. Не упрекала его. И уж тем более не заподозривала в измене. Прекрасно понимала, что, если бы не его способность так титанически вкалывать часов по 18 в сутки, не его фантастическая увлечённость в работе с живым материалом, с самой жизнью, которая за это благодарно открывала ему свои тайны, если бы не его одержимость, соединённая с чутьём, то она, Ева, сейчас не бежала бы с лесистого холма по чуть приметной тропинке меж корней, не перепрыгивала бы через камни, вот такая, пружинисто-лёгкая, радуясь каждому вздоху с пахучим лесным осенним настоем.
Она понимала, как напряжённо он работал. Вот сейчас пытался спасти умирающего Рекса. "Пусть даже это преступник, - рассуждала она, - ему держать ответ перед Всевышним за всё содеянное. Но нам с Иваном он сделал только добро. Как же мы можем не помогать ему, когда ему плохо? Да и парень у него чудесный, так печётся об отце."
Названный брат, начинающий художник, не раз уже прилетал к Еве в гости, однажды возил её на выставку своих картин. Она была поражена: до чего же этот странный мальчик, немногословный, застенчивый, какой-то женоподобный, с громадными глазами, которые казались накрашенными, до того длинны были ресницы и таинственен взор, до чего он не схож со своим криминальным папашей! Скромен, тих, при этом обожает уединение - работает где-нибудь на лоне природы, пишет свои пейзажи.
У Евы ни разу не возникло обиды или сожаления, она всегда понимала все поступки Ивана, всегда чувствовала его правоту и готова была ждать его, сколько нужно. Вот только сегодня утром ей стало чуть обидно. Впервые в жизни. Он не выслушал её. Не успел. Не счёл это важным. Очень уж спешил и ласково-шутливо отмахнулся от её слов, от того, что она хотела рассказать ему, о чём посоветоваться, чем поделиться. Ему было не до неё с её изменениями. И ей не с кем стало об этом поговорить.
– Ваня, подожди, - тянула она его за рукав, - я хочу рассказать тебе о чём-то странном, что со мной происходит. Что-то такое непонятное... Чего не было до сих пор... Какие-то новые свойства появились. Их нет у других людей. Их вообще ни у кого нет. Я о них только читала, но никогда ни у кого не видела.
– Бежать надо, прости, Синеглазка. Потом, потом обсудим, поговорим. Какие-то новые свойства, говоришь?... Так бывает у всех беременных. Тебя не тошнит по утрам?
– Нет!
– воскликнула она в досаде.
– Я совсем не о том! Послушай!
– Не могу! Меня ждут. Сегодня заседание Учёного Совета. Меня постараются стереть в стиральный порошок. Только не переживай, моя хорошая, Зайчиха моя синеглазая, - он чмокнул её, пробегая, куда-то в шейку.
– Эти старые пердуны сами получат несварение желудка и геморрой. Я им устрою! Бой будет не на жизнь...
Ева разозлилась: он не хотел даже вслушаться в то, что её так тревожило! В раздражении, помноженном на порыв отчаяния, когда её не хотели понять, уделить ей хоть пару минут (!) она молниеносно швырнула свой злющий взгляд, ставший вдруг какой-то материальной силой, взгляд, полный огня, реального огня, полыхнула на дверь, к которой Иван только направлялся быстрым шагом. Сила отнюдь не духовного порядка, а физического была в брошенном, как молния, гневном взгляде. Этот сверкнувший выброс энергии (или страстной боли) сделал удар разительным. Так могли лишь метнувшиеся бешеные глаза сверхчеловека. Дверь оглушительно хлопнула, вылетела в коридор, сорвалась с завизжавших дико петель и брякнулась на пол, звон в ушах (или звон всего, что вообще могло звенеть в доме) ещё долго не затихал. Вдобавок лежащая дверь дымилась в центре, чёрное пятно расползалось, язычки пламени уже потрескивали.
Иван сначала остолбенел. Потом повернулся к замершей в ужасе Еве и - внезапно захохотал.
– Браво! Вот они - воплощённые эмоции разгневанной женщины! А если серьёзно, я ожидал чего-то подобного. Ты должна иметь дар экстрасенса. Теперь, именно теперь.
– Ах ты гад! А предупредить меня ты не мог, чтобы я не пугалась? Относишься ко мне так же, как к Фердинанду с Жужу, - возмущённо крикнула ему в лицо Ева.
Он почувствовал, что она сейчас чем-то стукнет его по голове. Увернулся от неё, убегая, на ходу со смехом успел крикнуть:
– Прости, Зайчиха, прости, Синеглазая! Вернусь - объясню. Всё нормально!
Анатольевна, словно в атаку, уже мчалась к месту происшествия с огнетушителем наперевес. Ева живо нарисовала в своём воображении, как она сейчас ревностно возьмётся за дело, обрызжет объёмной, разбухающей на глазах пеной всё, что надо и не надо, и как Ваня, надушённый, в светлом, с иголочки, костюме, сейчас превратится в какого-то мохнато-пенистого робота, будет отряхиваться нелепыми движениями, протирать глаза и материться. Ева уже хохотала, как юный бесёнок. Её хохот малость отрезвил Анатольевну в примерном рвении. Она лишь брызнула на дымящуюся середину двери и, держа у груди своё грозное оружие раструбом вперёд, завопила:
– Где они?!!
– Кто, Анатольевна?
– Да, террорюги проклятые, кто же ещё?!
Ева, давясь от смеха, со слезами на глазах, кинулась обнимать её и успокаивать. Застывший было Иван глянул на часы и, на ходу перепрыгнув злосчастную дверь, которая нещадно дымила, припустил по коридору. Убегая, успел всё же крикнуть на ходу:
– Не волнуйтесь, девочки! Это всего лишь телекинез и пирокинез впридачу. Ничего страшного, бывает...
Анатольевна (с её шарообразным животом под фартуком) гневно крутанулась ему вслед и в сердцах плюнула:
– Ох уж эти мужики!
Она была уверена, что подобное безобразие в доме мог сделать только мужик, только такой неуёмный экспериментатор. Ева предусмотрительно не стала её разубеждать.
Дорожка сбегала вниз с холма. Ева отбросила утренние обиды. Упрямо мотнула стриженной, в локонах, головой с длинной прямой чёлкой до бровей. Улыбнулась уже по-хулигански задорно, подпрыгнула на бегу, ухватилась за горизонтально идущую толстую ветку, подтянулась, раскачалась и - выпрыгнула вперёд, вернее, как гимнастка, метнула в прыжке своё лёгкое, грациозное тело. Вылетела она из зарослей прямо на грунтовую просёлочную дорогу, приземлилась, присев, пружинисто-чётко.