Осень матриарха
Шрифт:
И надо быть уж очень продвинутым игроком в ножички, чтобы помешать мне грубой силой.
Естественно, я навестила старших жён - возможно, стоило бы говорить "старых". Это были величественные с виду вдовы погибших родичей Валиуллы вместе с его, так сказать, пасынками: молодыми людьми несколько его моложе. Звали вдов Хулан и Гюзель - в звучании имён сохранилась резвая свежесть, но осанка уже начинала деревянеть, лицо - покрываться морщинами. От Дзерен у него были две дочери, и я понадеялась, что родить наследника от меня не потребуют. А потребуют - вряд ли что им отломится. Вот Раиму
В урочный день к моему одинокому пристанищу заявился целый караван нарядных всадников. Лошади у них здесь были неказистые - пони-переростки с тяжелой головой, - но я всё равно порадовалась, что для невесты не притаранили никаких носилок типа лектики. И седло было у этих незатейливых граждан правильное, мужское, так что я грациозно засучила одну из широких штанин, задрала ногу на стремя и с разворотом впорхнула в седло, едва касаясь пальчиком высокой передней луки. Надеюсь, отроки заценили стиль. Во всяком случае, один из них тотчас прихлопнул меня сверху парчовым покрывалом в виде мешка и подобрал концы, так что перед лицом оказалось окошечко, забранное сеткой. Хороший обычай: сколько ты не присматривайся к суженой, в день свадьбы она должна показаться тебе истинной невестой, то бишь неведомой, чужачкой и странницей. В русском языке этимология больше упирает на первое, в эроском - на самое последнее.
И вот меня торжественно повезли навстречу судьбе.
Кошара оказалась только фронтиром небольшого ханства. За ней нам открылся городок из симпатичных шатров, построенных в древнеримский боевой порядок и выдержанных в стиле как немарком, так и неброском. Войлок и натуральные красители, дерево, отполированное ветром и воском... Кажется, я по нечаянности срифмовала с Прэтчеттом, матушка Ветровоск и так далее.
Так вот, одна юрта была белоснежной, и на этом фоне ярко выделялся кармин входной двери и флажка, гордо реющего на самом краю дымоходного отверстия.
Меня ждали рядом с нею, чтобы окурить ладаном, провести меж двух огней, и - нет, пока еще не вручить будущему владельцу, а только усадить рядом за стол, лучше сказать, на одном уровне с бархатной скатертью, которая им служила. Народу собралось столько, что никаких досок не напасёшься, камчатного полотна - тоже: широкие блюда и фляги с угощением были размещены на коврах, как и мы сами. И никаких индивидуальных кувертов: пили тут из своей чашки, доставая из-за пазухи, ели с ножа и над грубой толстой лепёшкой, для разнообразия беря куски лепёшкой кружевной и тончайшей, но всё остальное (да и кипы самих лепёшек) было рассчитано на пиршество гигантов. Я как-то стеснялась, тем более жених не очень налегал на съестные припасы. Хмельное и вовсе некуда было наливать.
Как только мы оказались рядом, жених улыбнулся мне, дотронулся до моей правой руки, перебрал пальцы. Показалось мне, что он отыскивает на ней силт или след от него, или нет?
Во всяком случае, первым знаком моего нового супружества стало не другое колечко, а браслет из двадцати витых серебряных прядей: видимо, символ как власти, так и выкупа за мою персону.
Обряд? Не заметила ровным счётом
Нет, не совсем так. Потешные поединки были. Только что здесь в них вовлекалось как мужское, так и женское население и, по всей видимости, так мне должны были продемонстрировать мне мой махр. То есть из чего мне желательно выбирать. Кстати сказать, в покрывале по самое не могу щеголяла одна я, остальные показывали товар лицом.
Красивое было зрелище! Хотя, надо сказать, меня озадачило то, что тут как раз на солнце набежали тучки и повеял прохладный ветерок. Словно вселенная прогибалась под ситуацию.
А когда все, кто хотел, навоевались и расселись - до того их места за столом удерживали соседи, - а песок на месте поединков расчесали граблями, - тогда...
Хором возгласили карнаи. Называются они там иначе, чем ты знаешь, Рень, но аналогия самая близкая: трубы из горящей на свету меди, гортанный, ревущий, протяжный голос. Вначале он буквально стелется по земле, но вдруг музыкант поднимает долгий раструб высоко к небу и начинает поворачиваться вместе с ним - в лад со всеми тремя прочими, - оповещая мир о грядущем торжестве.
Валиулла поднял меня с места, снял и отбросил в сторону покрывало. Сказал:
– Время тебе показаться всему миру.
Вывел на площадку, взял две больших сабли и одну вручил мне вперёд рукоятью.
Откуда знал-то? Через секунду или две я поняла, что даже не догадывался, хотя всё здешнее население такому обучено с малолетства, равно как и езде верхом. Панцирные пастухи стад, как бывало в старину, когда угнать табун или отару у соседа и отбить назад считалось высшей формой удальства, бахвальства и доблести. Валиулла осторожно прощупывал мои возможности: возможно, готовился сыграть обе роли сразу.
Но этого не понадобилось: я ведь не могла забыть прежних умений, как ни хотела этого. Нечто во мне упрямо подняло голову навстречу бою - пусть показному, пускай не более чем ритуальному - и прихлынуло вплоть до кончиков пальцев. Я встретила первый удар его клинка с такой силой, что чуть не выбила. Он понял - с душевным ликованием. И мы завертелись на конце иглы, какой стала наша совместная мощь, будто парочка дурашливых ангелов. Самую малость это было похоже на то, как жених и невеста перед алтарём стараются наступить на коврик, перегнав партнёра: кто первый, тот и глава семьи. Только что это и было бракосочетанием во всей полноте.
... Я победила: тем, что в последний миг поединка умерила пыл, позволив Валиулле пробить защиту и убрать с моего лица одну из растрепавшихся не по уставу прядей. Из неё он позже сплёл этакую сентиментальную памятку в духе девятнадцатого века, то же первобытный оберег.
Тут как раз и вечер придвинулся. Ковровые скатерти со всей пылью и объедками сгребли, так что всё на них притиснулось друг к другу, и унесли следом за плотной толпой гостей, обуреваемой единым порывом. Мы, новобрачные, удалились в белый шатёр, где с нами получилось то же, что со свадебным пиршеством. Только ковры были куда чище и с ворсом, пышным до неправдоподобия.