Осень матриарха

Мудрая Татьяна Алексеевна

Теперь я думаю - зачем я вообще двигалась, если всё равно моё меня бы настигло - стоило бы расположиться лагерем в каком-нибудь, метафорически говоря, водном и хлебном месте и помедлить? Возможно, чтобы раздвинуть границы выбора, но скорее всего - чтобы не потерять форму.

Что я чувствовала, тем не менее, всё сильней: некое напряжение почвы и воздуха, будто собиралась тихая гроза.

И вот однажды на заре я раскрыла глаза и привстала со своего места под скальным карнизом: спряталась я там от едва моросящего дождя, больше похожего на загустевший туман или небесную росу.

Вокруг до самого окоёма цвели тюльпаны: рыжие, золотые, пламенные, цвета рубина. Низкое солнце сквозило через нежно отогнутые лепестки,

седой налёт покрывал влажные листья. Где был раньше хотя бы зачаток этой красоты?

И тогда Раима сказала изнутри меня:

"Здесь я хочу родиться из пещеры и стать свободной".

Это произошло быстро, словно щекотливая змейка скользнула у меня между ног и свернулась на животе. Я приняла её на руки, чтобы обтереть, и удивилась... Нет, лишь отметила: крошечное узкое тельце было сложено так, как рисовали младенцев Иисусов в раннем средневековье. Тощее, почти взрослых пропорций, только глаза огромные и невероятно светлые. И эти глаза уже умели смеяться.

XV. КАКОЙ ПРОСТОР!

"Теперь мы подарим меня этому миру", - произнесла Раима и удовлетворённо замолкла. Ей предстояло срочно измениться, мне - соорудить из тряпок нечто вроде слинга или сплести заплечную корзину для переноски. Где-то через час или полтора, после того как у меня прибыло первое молоко и дочка его пригубила, её уже трудно было отличить по виду от всех остальных грудничков. Правда, по внешности ей можно было дать месяца три-четыре (я плохо соображаю, как должно выглядеть свежевылупленное человечье потомство), а если учесть безусловное сходство со мной, то и того больше. Только глаза вроде как были отцовы, без моего серо-синего перелива: хватило с нас общей мимикрии.

А земля расстилалась перед нами обеими как огромный ковёр для молитвы.

С того утра, когда на свет появилась моя Раима, Степь уже явно начала нам помогать. Да, мы по-прежнему должны были - непонятно, кому и по какой причине - идти вперёд. Но стоило мне пожелать отдыха, как глаза замечали либо травянистый холм с небольшой вдавлиной в боку, либо провал в земле, стены которого были укреплены обломками и булыжником (видимо, остался от шатра или палатки), либо скопление скал: ведь никакая равнина не похожа на плоское блюдо. Спать здесь без оглядки казалось мне небезопасным до тех пор, пока я не заметила, как реагируют на мою дочку змеи. Когда я на ходу останавливалась, чтобы не потревожить какую-либо рептилию, она не просто ползла своей дорогой, а явно делала петлю. Как-то здоровенный гамадриад поинтересовался нами, когда мы отдыхали; я как раз чиркала одним кремнем о другой. Но не успел он прошелестеть хвостом и развернуть капюшон как следует, как Раима в упор на него поглядела. Кажется, это вызвало сильный приступ уважения у кобры и - когда змея удалилась, - лёгкой истерии у меня самой. По крайней мере, я заключила вслух:

– Если гамадриад - то, наверное, где-то рядом есть леса и гамадриады-женщины.

Лесов не было: однако подобия рощ появились. Под низкими кронами я то и дело натыкалась на родники - для того, чтобы развернуться в ручей, силы у них было маловато, но почти каждый проточил в глине чашу, которую люди обложили по краям камнем или толстыми ветками. Камня в этих местах было явно больше, чем дерева: любая попытка расчистить кусок земли и хотя бы немного углубиться внутрь выворачивала наружу массу глыб различного вида и размера, причём с некими загадочными знаками - или то был просто-напросто письменный гранит. Здешние селения, по идее, должны были вырастать вокруг кладбищ, подумала я, а не наоборот. На самом деле все башенки, похожие на склеп с проточной водой, казались заброшенными, в них даже лисы не селились. Кстати, из теплокровных хищников я не встречала здесь никого крупнее жёлтого корсака.

Время от времени

мы перебирались через высокий порог и проводили в такой башенке, низкой, с едва намеченным зародышем крыши в виде карниза, около суток - я не хотела тратить силы непонятно на что. С остальным миром мы тоже ладили, даже когда совсем исчезали деревья. Там, где вода протекала близко от поверхности, трава была чуть более влажной по виду, съедобные корни отличались от ядовитых более тусклым цветом листвы, созревшие плоды чуть просвечивали на солнце. Возможно, я всего-навсего приспособилась, это всегда получалось у меня неплохо, только на сей раз я чувствовала некие эмоции, токи, что исходили от окружающего. "Кажется, необходимо хорошенько побуянить в жизни, чтобы получить право смириться и радостно принять то, что сулит иной путь", - так подвела я итог, чётко проговаривая в душе каждый звук. Обычные мысли ведь скорей аморфны...

Ну и вот. Однажды посреди равнин я увидела каменный купол, широкий в основании. Дверной проём приветливо зиял, но своды были сплочены так, что никому и ничему было оттуда не проникнуть. Внутри оказалось довольно чисто: за время пути я прониклась мыслью, что животные соблюдают некий договор с человеком и не занимают его место даже спустя сколько-то времени. А самое главное и удивительное - вокруг росли деревца с гибкими ветвями, узкой и как бы покрытой пыльным налётом листвой: такие часто вырастали неподалёку от воды. Подойдя ближе, я разглядела бутоны, такие же сизые и невзрачные, как листья, но готовые зацвести.

– Давай останемся здесь на некоторое время, - сказала я дочери, висевшей у меня на груди. - Жаль ломать на дверную плетёнку этот гибрид лоха и бобовника, но его не так уж мало. Может быть, до холодов придумаем что получше - если минует нас гибель от жары.

Оказалось достаточным проредить заросли, освобождая от сухих веток, чтобы открылся колодезь - яма с мутной водицей, которая, стоило копнуть лопаткой раз-другой, забурлила и закрутилась, почти достигая краёв. Мне не раз приходилось обмакивать в такую жижу тряпки, выкручивать в бурдюк и наполнять самодельное ведро. Только что из палого корья не получалось ничего долговечного.

Потом я поискала съедобных луковиц и корней - обычно мне хватало полной горсти, чтобы наесться самой и напоить дочку. Разожгла костёр из сушняка и на всякий случай прокалила над ним тряпки. Они поистрепались, но не так уж сильно: ткань я заранее испытала на трение и разрыв, длинные лоскутья кое-как пораздёргала на нитки, а иголки здесь торчали из каждого куста. Впрочем, и в ножнах кинжала, как я обнаружила, было спрятано неплохое шило.

На следующий день я прикинула, сколько сусликов и тушканчиков надо освободить от шкурок и распялить оные на сушильных рамках из прутьев, чтобы смастерить откидную дверь. Выходило, что около сотни - это при том, что в день я позволяла себе не более одного экземпляра. Для быстрейшего достижения цели можно было сделать лук с тетивой, ссученной из моих волос, но было жаль и косы, и антилопы. Стада сайгаков и джейранов нам попадались нередко, но подходить ближе не собирались: я еле могла отличить одних от других благодаря повадке.

Но верный путь и правильное поведение вознаграждаются...

Мальчишки дружно хихикнули, таким образом дав о себе знать.

– А, я уж думала, что вас нет в живых, так увлеклась своей робинзонадой, - проговорила Та-Циан. - На самом деле всё просто, как в сказании о Мерлине и хрустальном гроте. Не так давно здесь жил отшельник, и когда он умер, кочевники, проходя со стадами, всякий раз навещали место, где обитала тень его души. Нет, похоронили его не здесь и, как я думаю, по обряду огнепоклонников. Я поискала могилу, но не нашла: зато обнаружила подобие жертвенника, откуда позаимствовала чашку из половины кокоса, перевёрнутую вверх дном. Почистила и утвердила в правильном положении.