Осень матриарха
Шрифт:
И любили малую Тати - как и всех детей без различия. И открывали перед ней все двери и окна. А всё-таки тлела внутри неистребимая любовь к простору. Вширь и вверх, горы и долы, блеск чистой воды, волнение долгих трав, мохнатая буро-зелёная шкура на склонах вершин.
Наверное, девочка силилась передать это языком тела.
Горские ритуальные танцы, которых она не видела, - разве что краем глаза, когда отец брал на праздники. Там здешних хороводов не водили, а рисунок жеста и позы был куда сложнее. У девушек и женщин - точно, мужчины и тут полагались на оружие с его холодной красой.
Степные пляски - не стоит припоминать "Исламей"
Нет, в трёх деревнях дела обстояли куда проще - ходи да кружись. Зато наряды полагались отменные: в кондовом эркском быту насчёт них тоже понимали, благо жили - иным достойно-высоким не чета.
Вот скажем, девушка на выданье. (А допрежь того ходи в сестриных обносках, оно и удобней.) Рубаха тонкого льна, до пят, широкой расшитой каймой оторочена, всё маковый цвет, синева, зелень да лазурь. Такой в точности жилет и в придачу юбка, как есть сотканы на ткацком стане вместе с узором, а крой самый простой - чтобы целости узкого полотна не нарушить. Узкая лента-венец на голове, позади другие ленты вьются. На ногах - башмачки-бродинцы тонкой гибкой кожи, от иных нога легко устанет.
Замужней молодухой стала, то есть, по-здешнему, первенца родила, - получай белый плат под венец, каблук под башмачную подошву, на верхнюю справу - наборный поясок, сплошь усаженный серебряными бляхами. Поступь тебе приличит весомая, из дому то и дело шастать не станешь - хозяйство на одной тебе держится. Это мужики вечно в отходном промысле - зверя бьют, лес прорежают, росчисти и дальние луговины под пахоту разделывают.
А старая "материца" - та вся в чёрном, даже если и не вдова. Долгий плат с узким ободом - шаль из двух неразрезных платков. Долгий же кафтанец с рукавами. И пояс шириной в ладонь - если есть зажиток, так весь в накладном золоте, а коли дети в войске или в науку пошли, как тот же Эно, - литое чернёное серебро. Вот он и есть наиглавнейшая почесть: чтобы ходить ото всех на отличку.
Юницу Тати наряжали как большую деву, благо была не по годкам рослой - самому большому из юнцов-недорослей по плечо. В плечах и поясе широка, грудки проклюнулись лет в одиннадцать, вместе с новой луной, движется - будто не свой немалый вес несёт, а пушинку на чьём-то рукаве. Говорили - созрела от вольных игр со сверстниками, вот как годовалые щенки дерут друг друга в голову. Такое в лесу считалось в порядке вещей, но вот переимчивость Эноховой "белобрысой заразы" удивляла. С каким парнем на травке возится - от того умение берёт и силу принимает.
Это ради удобства история переместилась ближе к морю, чтобы не через всю страну отроковицу везти в древесный город Эрк-Тамир, в каменный и портовый Дивэйн.
И не влюблялся в неё вовсе младшенький Лаа, Харден, увидев, как пляшет в середине круга. Сразу отвела ему очи - не то чтобы слишком непристойно ему было глазеть на малявку, никакого противного пола ей не было тогда нужно, да и потом...
Не потом - вот как раз тогда он уговорил девочку, улестил родню отправить даровитое создание к своей матери, учиться городским хитростям. Сам был по натуре и к тому же профессии знаток редкостей и древностей, иначе археолог и окультуренный антрополог.
Ладно - привёз в столицу. Ладно - устроил в доме, где всех комнат, поди, сама прислуга не знает. Так не нашел ничего умнее, чем предъявить деву своей грозной матушке, матерой вдове Диамис.
Сама Диамис по первости
– Вот нам и подарочек - дикая тварь из дикого леса, - промолвила вдова. - Сын, привёл - так теперь выйди, у нас разговоры пойдут бабские.
И чуть позже:
– Ты, похоже, знаешь, что красавица?
– Научена от людей, да не особо верю, - ответствовала юница.
– Вода бегуча, стекло мутно, а всем человекам от меня то одно, то другое потребно.
– Господи, что за говор - чисто древнего извода. И тип внешности таков же только до времени слишком мягок. Овал лица европеоидный, глаза поставлены широко, а уж какие дивные! Сизое небо в грозу, что в густую синь и лиловый пурпур отдаёт. Эпикант чуть припухлый, надбровные дуги с характерным изломом, лобный свод высокий, носовой хрящ как у ястреба, только что ноздри не узкие, но слегка округлены. Такого красивого и сложного черепа я не видывала ни в одном раскопе, что уж говорить про университетскую анатомичку. С мозгами внутри так же богато?
– О том не мне судить, - ответствовала юница, сохмурившись.
– Кто на себе испытал - потом на моё соображение не пеняли.
– Переставай под пейзанку косить. Сын говорил иное.
– Но и он не жаловался, верно? Хотя поневоле из числа льстивых.
– И под исламского богослова тоже.
– Я сама не рада, что на меня клюют. Мне одного хочется: узнавать.
– Что именно?
– Всё. Всё, что не имеет берегов.
– К тому же и философ, горе мне. Нет, не так. Что из безбрежности земного знания ты успела почерпнуть ковшиком своей жажды?
– Латынь понимаю, классическую и Вульгаты. Римлян: Плиния Старшего, Катулла, Овидия. Боэций тоже был. Старый бедуинский разбираю сносно, там сплошь стихи. Вот с языком Корана похуже: дальше суры "Бакара" не продвинулась.
– Неинтересно, стало быть, оказалось читать о женских обязанностях, - хмыкнула Диамис.
– Как это мне близко, если бы ты знала...
– Сартор Резартус. Это по-английски о революции французов. Французский на английский похож, итальянский - на испанский, оба вышли из латинского. Если есть поэзия, так она сама движется, а прозу ещё перелагать надо. А так всё связано со всем и всё доступно пониманию.
– Вундеркинд, как я посмотрю. Зачахнешь без призора - ответ на мне, раз уж попалась на твоей дороге. Тогда вот что. Учить тебя я в состоянии: я вроде как богата. Если коллекции присчитать - вообще миллионщица. В чём тебя образовать потребуется - на ходу прикинем. Но Хардена не тронь. Поняла?
Та-Циан кивнула уже совсем по-взрослому:
– Более он мне ни к чему. Как завязалось, так и развяжу.
Она была ещё так неопытна, что то и дело проговаривалась о своих полудетских хитроумиях: и привадить умела почти инстинктивно, и отвадить без большого труда. Ребёнком по имени Тати быть перестала, едва ступив на порог величественного и несуразного особняка, с пола до потолка забитого пыльными раритетами. Кажется, Диамис неспроста была так с ней любезна, да и удачный клёв зачастую оборачивается тем, что словили и вытянули на берег одну тебя.