Осенние дали
Шрифт:
Строители сидели по шалашам, поругивали ненастье, курили самосад и вели тягучие беседы о наступившем сенокосе, о борьбе вьетнамцев против колонизаторов, о приостановке работ из-за нехватки камня.
— Как там сводка насчет погоды? — спросил Порфишин проходившего «культурника».
— Облачность с прояснениями. Кратковременный дождь… с утра до вечера.
В «медпункте» женщины отсыпались, лишь Варвара Михайловна, борясь с дремотой, читала сыну сказочку про Муху-Цокотуху.
Послышалось натужное гудение мотора, громыхание кузова, мягкий стук скатов: кто это приехал в такую грязь? Варвара Михайловна лениво выглянула из шалаша. Под мокрым сникшим флажком остановилась трехтонка с железными бочками и
Набросив Марину пластмассовую накидку, она вышла ему навстречу. Андрей Ильич не искал участковое начальство, хотел видеть именно ее, значит, у него имелись на это веские причины. Камынины, не здороваясь, свернули с открытого затопленного лужка, с торчащими из воды верхушками травы, и остановились почти тут же, у шалаша, на разбухшей хвое, под густой елью, с ветвей которой тихо и редко сочились капли.
— Что это ты надумал? — недовольно спросила Варвара Михайловна: обложной дождь, нездоровье сына действовали на нее угнетающе. — Или дома что случилось?
Андрей Ильич с минуту молча, пристально смотрел ей в глаза, словно старался запомнить на всю жизнь, и зрачки у него были радостные, а лицо просветлело и уже не казалось озябшим. Варвара Михайловна ждала ответа, не зная, что и подумать; от сырости она легонько содрогнулась, передернула плечами, Андрей Ильич вдруг обеими руками взял ее за щеки и нежно-нежно, даже с какой-то осторожностью поцеловал в губы. Она немного растерялась, почему-то-перешла на шепот:
— Что ты, Андрей?
Он еще раз длинно и молча поцеловал жену, и ей стало и досадно, и удивительно хорошо, как в девичестве.
— Забыла? А говорила, что никогда не забудешь.
— Да что, наконец? — Она готова была рассердиться.
— В этот день девять лет тому назад…
Она моментально вспомнила и зарделась: в этот день Варвара Михайловна дала согласие стать его женой. Девять лет назад они решили отмечать свою маленькую торжественную дату всегда и везде и еще ни разу не нарушили договора. И вот Андрей приехал на попутном грузовике, чтобы поздравить. Как она могла забыть? До чего же любовь к Молостову увела ее от прошлого!
Шофер вышел из машины и посмотрел в их сторону: видимо, он торопился, но не решался клаксонить, напомнить о себе начальнику строительства. Андрей Ильич беспокойно оглянулся на него. У Варвары Михайловны вдруг защипало глаза. Как всякая женщина, она не могла не оценить такого проявления любви и растрогалась. Что бы ни случилось в будущем, расстанутся ли они с Андреем мирно или поссорятся, она была признательна ему за эту счастливую минуту. Почему-то именно в эту минуту она совсем по-другому вспомнила слова Андрея о любви, долге, детях, которые он говорил ей здесь, в лесу, на прогулке, и которые она тогда выслушивала в основном лишь для того, чтобы возразить на них. Варвара Михайловна сложила руки, доверчиво, на глазах шофера, прижалась к груди мужа, счастливо ежа в улыбке губы, заглянула в глаза.
— А ты, значит, помнишь?
Андрей Ильич не ответил: у него дрожал подбородок, а в затуманившихся зрачках сияли нежность и мука.
Словно не было между Камыниными тяжелого семейного разлада, страшных сомнений, готовых смять, разбить всю прошлую жизнь. Казалось, вернулись
— Почему ты не на газике? — спросила она, заботливо поправляя ему сбившийся галстук. — И сапоги грязные. В городе ведь тротуары.
— Отгул взял мой Петя сегодня. Да и неудобно гонять машину за тридцать километров из-за… я и пошел на дорогу: мол, кого-нибудь да встречу. И вот райпотребсоюзовскую трехтонку перехватил. — Андрей Ильич ласково погладил руку жены. — А почему ты не в своем плаще? Чья это накидка?
— В плащ я Васятку закутала. — И Варвара Михайловна тревожно продолжала: — Знаешь, Андрей, боюсь, что он заболел. Термометр мой землекопы разбили, но я чувствую по жару в головке, по глазам. Костюмчик-то его шерстяной ты взять не догадался.
— Васятку надо везти в город, — сразу меняя тон, сказал Камынин. Он мысленно укорил себя, что не захватил вчера сынишку. Ведь видел: нездоровится. Совсем замотался с трассой, а тут еще семейный разлад.
— Шалаш наш протекает, — виновато сказала Варвара Михайловна, решив, что нахмуренный лоб мужа и строгий взгляд относятся к ней: как же, мол, ты-то не доглядела?
Оба примолкли, встревоженно задумались.
— Завтра я приеду на газике и заберу его, — сказал Камынин. — Я бы и сегодня взял, да боюсь, застынет в машине. У водителя окно разбито, а нам еще надо забежать в Волчихино, продукты строителям сбросить.
Она покачала головой.
— Я не могу оставить его одного. Я тоже завтра поеду в Моданск. Выздоровеет — опять вернусь на трассу.
Шофер легонько кашлянул. Андрей сделал ему знак, поспешно и крепко пожал жене обе руки и почти бегом направился к сыну в шалаш. Он уехал через несколько минут, но Варвара Михайловна задумалась. Почему Андрей не поругался с ней еще в лесу, когда пошел слепой дождь? Ведь она видела, как он дергался, бледнел, кусал губы?! Любовь к ней дороже самолюбия? И вот приехал поздравить! Значит, способен на жертву? Да, но какое это имеет теперь значение? Она уже полюбила Павла… Ой ли? У Павла есть другая. «Мы непременно должны объясниться». По-прежнему Варвару Михайловну томила обида, ревность, и она часами подбирала те слова упреков и… нежного прощения, которые выскажет Молостову при ближайшей встрече. Сегодня вечером он опять явится, падет к ее ногам. Об этом она только и помышляла.
И все же Варвара Михайловна весь день не могла забыть посещения мужа — так оно тронуло ее и взволновало.
XXX
Под реденьким дождем показались серые, мокрые ракиты Радованья, избы, антенна на этернитовой крыше деревенского клуба. Чашинский грузовик остановился перед сельсоветом. Молостов выскочил из кузова на землю, откинул с головы намокший капюшон брезентовика. Открылась дверца кабины, вышла Баздырева.
— Опоздали небось на совещание? — озабоченно сказала она. — По такой грязюке разве поспеешь?
Трасса проходила через единственную улицу деревни, и на ней сиротливо стоял брошенный пятитонный каток, у кювета — тягач, сгрудились машины, на которых с участков съехались строители. Очевидно, в Радованье недавно прошел ливень: везде под сырым ветром рябили свежие лужи, за лесок уплывала буро-черная туча. На ее фоне дым из трубы заводика вился резко-белыми завитками, напоминавшими зубную пасту, выдавленную из тюбика.
Представители участков собрались в большой комнате сельсовета. Здесь был директор МДС Горбачев, два инженера, руководители районных штабов, техники, прорабы, механизаторы — люди все знакомые друг другу, не раз встречавшиеся на трассе. Стульев, скамей не хватило, и народ расселся на подоконниках, в углу на корточках, вдоль сосновых зашпаклеванных стен. Было сильно накурено, а оба окна закрыты. Чашинцы действительно запоздали и разместились кто где мог.