Осколки
Шрифт:
Таис знала, что старший сын не будет наследником сатрапа Египта, всё сильнее привыкавшего именовать себя в мыслях царём. Не будет им и Лаг, одно лицо с отцом. Есть другие сыновья. Более выгодные. Птолемей младший, сын Эвридики, дочери ныне покойного Антипатра, ровесник Лага. И новорожденный Птолемей самый младший, сын Береники, последней любви Лагида, женщины из рода не столь знатного, да ещё и обременённой тремя детьми. Чем-то она его зацепила, да так, что он немедля женился на ней, даже не озаботившись разводом с Таис и Эвридикой. А ведь была ещё и всеми забытая, оставленная в Сузах Артакама, дочь сатрапа Артабаза. Когда-то македонян удивляло и раздражало бесцеремонное многоженство их царя, но те времена давно прошли. Годы на чужбине притупили тягу к непременному соблюдению отеческих обычаев, заставили смотреть на вещи проще.
Мальчики Таис останутся в тени сводных братьев. Это совершенно устраивало гетеру.
— Я тебя убил! — вопил Лаг.
Брат захрипел и рухнул на колени.
— А я как будто из последних сил! — извернулся и шлёпнул агрессивного клопа мечом по заднице.
Тот взвизгнул.
— Нечестно! Так не бывает!
— Бывает! Всё честно.
Таис улыбалась. Ушей её достиг ещё один мелодичный детский голос. Семилетняя Эйрена пела колыбельную кукле. Вот уж кто будет хорошей матерью, не то, что Таис, которая в прошлом надолго оставляла старшего с няньками, мотаясь по Ойкумене за войском Александра. Эйрена обожает возиться с малышами и с младшим братом они очень дружны. Старшего сторонится, но тот и бывает здесь редко.
«Кукла» при ближайшем рассмотрении оказалась спелёнутой кошкой. Почему-то она не пыталась сбежать, только кончик хвоста дёргался. Видать любовь Эйрены оказалась слишком крепка.
А любовь Таис? Во время второй беременности она готова была ревновать Птолемея даже к богиням Праксителя. Раздражали его совсем не безобидные шутки. Она тогда отекла и располнела. Говорили — девочка забирает красоту. Афинянке пришлось отказаться от танцев и прогулок верхом. Но ничего. Она уже знала, что способна наверстать все упущенное. Снова стать прежней. Ну, почти. Стала мудрее, спокойнее. В конце концов перестала ревновать к хорошеньким флейтисткам, которых продолжал «собирать» Птолемей несмотря на то, что был женат на женщине, столь искусной в любви, что некогда за ночь с ней богатенькие сынки афинских аристократов предлагали целый талант. Она давно уже научилась отделять зерна от плевел и знала, что любит он только её. Когда в Александрии появилась Эвридика, Таис отнеслась к этому совершенно спокойно. Это просто политика. Лагиду нужны ровные отношения с Антипатром. А потом, когда в сердце его ворвалась Береника, Таис было уже всё равно.
«Тебе стоит отправиться в Мемфис. Там помнят тебя и любят. Так будет лучше для всех».
Так он сказал при расставании. Лучше для всех. Боялся, что будет ревновать, мешать? Нет, давно уже нет.
Она не желала ехать, он отсылал её подальше от моря, к которому она так хотела вернуться ещё там, в Вавилоне. Но всё же подчинилась. Её влекла эта страна, её тайны, воплощённая вечность.
Вот о чём не задумалась афинянка, соглашаясь, так это о том, что нужна она здесь лишь как церемониальная кукла. Никакой действительной власти в руках. Но может за это её и полюбил Белостенный Град Весов. А ещё за доброту, любознательность и не поблёкшую с годами красоту.
— Живи вечно, госпожа, — прозвучал за спиной негромкий вкрадчивый голос.
Таис вздрогнула и обернулась. Так и есть, как всегда, подкрался незаметно.
— Прости, госпожа, — проговорил египтянин, — я не хотел напугать тебя.
Менкаура, Верховный Хранитель Покоя. Невысокий, поджарый, он имел невероятно редкие для египтян голубые глаза, с прищуром смотревшие из-под золотисто-синего платка-клафта.
— И ты живи вечно, Миу, — отозвалась афинянка.
Миу, Камышовый Кот. Менкаура получил это прозвище за хитрость и хватку. Таис иначе к Хранителю не обращалась, так же, как и её младшие дети. Миу посмеивался и говорил, что для настоящего кота он чересчур лыс и бесхвост, да и «мышей» ему давненько ловить не приходилось. В последних словах афинянка всегда ощущала грусть. Причину её она знала.
Древняя, как само время, колыбель человеческой памяти, Чёрная Земля, кою эллины звали Айгюптос, некогда простиралась от страны Та-Сети,[57] до земли, где реки текут обратно[58]. С той поры много вод унесла Река в Великую Зелень,[59] нет счёта им. Краски древней Двойной Короны поблекли, сила и мощь рассыпались в прах, подхваченный ветром. Тьма с востока принесла ночь в Священную Землю. Двести лет ремту[60] боролись с захватчиками аму[61]. Чаще неуспешно, но всё же были дни, когда Амен-Ра сиял над Чёрной Землёй, приветствуя её вновь обретённую свободу. Тогда возрождались и Хранители Трона, чтобы оберегать покой государства. Но не раз и не два им приходилось вновь уходить в тень.
А потом в Страну Реки пришёл Александр, коего приветствовали, как избавителя. Он короновался под именем Сетепенра Мериамен и, не встречая никакого сопротивления, начал ставить своих людей на посты, где прежде ремту не мыслили увидеть чужеземцев.
Так оказался Менкаура не у дел. Как охранять трон, если Величайший Канахт Меримаат в Стране Реки даже ни разу не был? Царь отсутствующий… Покой государства теперь стережёт македонянин Ефипп. В Александрии сидит. А Менкаура здесь, в Граде Весов, охраняет супругу сатрапа, да сам недоумевает, от кого? Однако, «бывшим» он становиться не спешил, всем своим существом противился. И не только он. Ещё очень многие воспринимали его, как начальника. Единственного начальника, не считая фараона.
— Что-то случилось, Миу? — спросила Таис.
— Один купец из Себеннита вернулся домой с Родоса. Рассказал, то по городу ходят слухи, будто сын Величайшего жив.
— Сын? — удивилась Таис, — насколько я знаю, у Арридея не было детей. Эвридика так и не забеременела.
— Сын Величайшего Сетепенра, — уточнил Миу, — кажется, его зовут Геракл.
Таис почувствовала, как по спине пробежал холодок.
— Это же просто слухи. Сплетни досужих людей.
— Может быть, — пожал плечами Миу.
Он прекрасно говорил на койне и, конечно же правильно выговорить имя великого царя ему не представляло труда, но Хранитель всегда называл его тронным именем.
Он протянул афинянке узкую полоску тончайшего папируса.
— Вот ещё. Крылатый вестник принёс из Пер-Амена.
За годы в Мемфисе Таис довольно сносно научилась читать иероглифы, но текст на полоске показался ей неразборчивым.
— Прочти сам.
— Пер-ири в Тидаине разгромлен людьми Антигона, — сказал Менкаура. — Хранитель убит. Но это сообщил не связной. От него нет вестей.
— Кто же сообщил?
— Выжившие прибыли в Пер-Амен. Скоро будут здесь.
— Раз ты получил такие сведения, тебе следовало отправить их в Александрию, — сказала Таис.
— Уже, — ответил Менкаура.
— Зачем же рассказал мне? — спросила афинянка.
Менкаура скосил глаза в сторону. Там, полускрытый в тени, стоял Леонтиск. Слушал. Хранитель снова посмотрел на Таис. Прищурился.
— Счёл нужным.
Он поклонился, повернулся и быстро исчез в сгущавшихся сумерках.
Таис глубоко вздохнула. Она ничего не поняла, но странное поведение Хранителя поселило в сердце необъяснимую тревогу. Женщина посмотрела на Леонтиска.