Особые приметы
Шрифт:
Фермин ждал его в баре Констансио, облокотившись на стойку. Бывший товарищ по юношеской футбольной команде, несколько растолстевший с тех пор, как Антонио виделся с ним в свой последний приезд, дружески ему улыбнулся.
— Поздравляю. Как только я узнал, что ты на свободе, я помчался сюда… Ну, как ты?
— Изнасилованный, но довольный, — сказал Антонио.
— Ну, ладно, слушай. Отныне и впредь забудь, чем ты занимался, и оставайся здесь. С нами ты в эти дела не впутаешься. Мы тебя убережем.
— Как дела на работе?
— Ту, прежнюю
— Поздравляю.
— У меня два подручных, втроем и управляемся. Летом закрываемся в полночь — еле успеваем. — Теперь не то, что раньше. С каждым днем машин становится все больше, и каждому теперь подавай мотоцикл. У кого не хватает наличными, покупает в рассрочку.
Они сели у окна, лицом к молу, и Констансио принес им три чашки кофе. Фермин был парень живой, его занимала политика, и одно время он был одержим идеей уехать во Францию. Во время съемок документального фильма об эмиграции, помнится, Альваро дал ему свой парижский адрес и по привычке пообещал подыскать работу.
— Как там твои друзья? — спросил вдруг Фермин, точно угадав мысли Антонио. — Кончили фильм?
— Не знаю, — ответил Антонио. — Позавчера в Барселоне я видел Рикардо, но он ничего об этом не говорил… Долорес все еще в Париже, а Альваро, по-моему, уехал на Кубу.
Вопреки ожиданиям, Фермин никак не прореагировал.
— Помнишь, — глаза его вспыхнули, — как мы играли в футбол? Мы еще выиграли у команды из Веры. Какая потом вышла потасовка! Решающий гол забил Анхель с пенальти, всего за минуту до конца матча…
— Хорошие были времена, — сказал Антонио. — Что стало с остальными?
— Анхель отчалил в Германию и за пять лет сколотил полмиллиона песет… Эдаким стал барином: нынче весной приезжал на «фольксвагене», такой отгрохал хуторок своему семейству, двадцать тысяч дуро потратил. Хочешь, съездим как-нибудь в Пульпе на моем мотоцикле. Мировой парень. Я уверен, он тебе обрадуется.
— Я еще тогда подбросил его в Барселону, а оттуда он отправился за границу, — пояснил Констансио. — Сейчас он экспортирует помидоры.
— Если будут дожди, он здорово набьет карман, — сказал Фермин.
— А Лусьо?
— Этот и носу сюда не кажет. — Жена Констансио говорила нараспев. — Так занят своей невестой, что ему теперь не до друзей. Если и забредет в воскресенье — тут же обратно.
Лейтенант предупреждал Антонио, чтобы он не очень-то общался с бывшими заключенными, и поэтому Антонио только спросил о Рохасе.
— Где-то тут, — сказал Фермин. — Как раз вчера я столкнулся с ним на танцплощадке.
Констансио поднялся обслужить клиента. И так как Фермин замолчал, Антонио спросил:
— Его больше не беспокоили?
— Городишко-то с пятачок, и всем известно, на какую он ногу хромает. Даже захоти он шевельнуться — не смог бы.
— Он по-прежнему занимается ловлей тунца?
— Нет, теперь он ходит на «Юном Карлосе». Только на то, что он зарабатывает,
— Рыболовство в наши дни не профессия, — сказала жена Констансио.
— В один прекрасный день и этот смоется отсюда, ищи его, свищи… Его свояченица сказала мне, что он выправляет бумаги, чтобы уехать.
Автомобиль американской марки медленно ехал по молу. За рулем сидел человек в синей форме, а на заднем сиденье, разглядел Антонио, теснились две девушки-блондинки и целый выводок ребятишек в ковбойских шляпах. Бесшумно описав полукруг, машина остановилась перед дверями кинотеатра. Не обращая внимания на шофера, который, держа в руке фуражку, поспешил выйти из машины, чтобы открыть им дверцу, девушки через окошко разглядывали программу сеансов. На их бесцветных, банальных лицах отразилась неподдельная досада. А еще через несколько секунд автомобиль, — послушный, точно красивое домашнее животное, — мягко тронулся и исчез из глаз, окутанный облачком пыли.
— Это «кадиллак» дона Карлоса Агилера, — сказала жена Констансио. — Позавчера он с семьей вернулся из Египта.
Наступило молчание. В бар зашли полицейские с портовым лоцманом пропустить по рюмке, и Фермин, понимающе перемигнувшись с Антонио, поднялся.
— Пошли, — сказал он.
Скользнув еще раз лучами по земле, солнце скрылось за тучами; у скалы Монаха лежала густая тень.
— Куда мы идем? В курзал?
Фермин вел его под руку и теперь остановился закурить.
— По утрам там всегда пусто, — отозвался Фермин. — И потом персонал там не то, что раньше. И нового бармена, и помощника дон Гонсало привез из Мадрида.
Антонио вспомнилась Лолита, вспомнилось, как в тот год, когда они были здесь, он пригласил ее посмотреть церковные процессии в Лорке и как на обратном пути он остановил машину Альваро, не доезжая до селения, у оливковой рощи, и, выйдя из машины, они легли прямо под открытым небом. Он спросил Фермина, что стало с нею.
— Это дочка Дамасо?
— Да.
— Поскользнулась голубушка, пришлось быстренько выскочить замуж — обзавестись отцом для ребеночка.
— Кто ее муж?
— Парень себе на уме: ей дает волю, а сам сорит ее денежками. Она, такая-сякая, крутит с другим, а он как ни в чем не бывало… Хочешь повидать ее?
— Нет, — сказал Антонио. — Я просто из любопытства.
— Помню, было время, она и с тобою гуляла. Тогда она была красотка. А теперь бы посмотрел: растолстела, за собой не следит, опустилась. Если и дальше пойдет этой дорожкой, то как бы не кончила в Барселоне веселым домом.
— А дочка Артуро?
— Эта поссорилась с женихом и уехала отсюда. — Фермин задумался: — Смотри, как все устроено в жизни. Ни одна девчонка моего возраста уже ровным счетом ничего не стоит… Почти все повыходили замуж, обзавелись детьми и стали похожими на своих матерей. А молоденькие девушки, которые нравятся мне, находят меня скучным, предпочитают двадцатилетних мальчишек, которые курят сигареты и умеют танцевать мэдисон…