Особые приметы
Шрифт:
— Точно. Моя свояченица подслушала вчера их разговор.
— Когда жене не до него, он ухлестывает за каждой юбкой.
— Уж лучше за юбкой, чем за штанами.
— Поосторожней на поворотах. — Хоселес показал на Долорес.
— Заткнись и не приставай!
Когда они добрались до Калабардины, были уже сумерки. Селение вышло встречать их. Дети, старики, женщины и просто зеваки, столпившись у пристани, с явным разочарованием следили за приготовлениями к разгрузке. «Всего ничего, — сказал капитан. — Только сорок арроб».
Антонио хотел было сразу же вернуться в селение, но Таранто настоял, и им пришлось пойти к нему. Без маскарадного убранства солнечных лучей ужасающая нищета юга представала во всей жестокости, и когда, уже сидя в доме, они снова завели разговор, Антонио охватила тоска — неясное, но мучительное ощущение, будто он забыл нечто крайне важное, будто совершил какую-то непоправимую и страшную ошибку. Стемнело, в домах стали зажигаться первые коптилки; на берегу словно тени скользили рыбаки. Двое жандармов с фонарями обходили побережье. Долорес казалась
Возвращение было печальным. Ни Долорес, ни он не могли бы толком выразить своих чувств; обмякнув за рулем, Долорес вела машину, нервничая и вздрагивая на каждой выбоине, каждой рытвине, каждом ухабе. Дважды дорожный патруль спрашивал у них документы на машину; посветив электрическим фонариком, капрал узнал Антонио и спросил, как улов.
— Поторапливайтесь, — добавил он. — Вам не положено гулять так поздно.
— Лейтенант позволил.
— Если что случится — виноватыми окажемся мы. А нам отвечать за все не хочется.
Пока они сидели и ужинали на террасе курзала у самой воды, Антонио рассказывал Долорес, что болтали о нем в Барселоне: один из арестованных, осужденный на семь лет на основании собственных признаний, уверял, что Антонио якобы тоже признался и даже выдал товарищей, и, несмотря на полное отсутствие доказательств и абсурдность обвинения, некоторые друзья из его же группы советовали сторониться Антонио. «Тюрьма — как тяжелая болезнь, — заключил Антонио. — Раз ты побывал в тюрьме, тебя сторонятся, как заразы».
— Я бы хотела быть тебе чем-нибудь полезной.
— Единственно, что ты можешь для меня сделать, — это переспать со мною.
— Если бы ты сказал это всерьез, я бы так и сделала.
— Ты потрясающая женщина, — ответил Антонио.
Он взял ее горячую руку в свои и прижался к ней губами.
— Не обращай внимания, — сказал он. — Это была шутка.
Суббота, 16-е. В 14.35 Горилла приезжает в Барселону, идет в мастерские «Орион» и несколько минут спустя выходит вместе с Лапой. Они идут в бар «Лас-Антильас» и минут через 10 возвращаются в мастерские. Через четверть часа Горилла выходит вместе с человеком, которого обозначим Ламбретто, некоторое время они разговаривают у входа в пассаж Перманейер. Затем они берут такси и едут в бар «Пичи», где их ожидает Синий. В 20 часов они расходятся. Горилла едет трамваем до вокзала, и в 22.10 в последний раз его видят около дома Сойки.
Ламбретто — Хулио Марродан Лопес, улица Микель и Бадиа, 90, Барселона. Родился в Аликанте; 4 сентября 1956 года там же судился за участие в подпольной деятельности и был освобожден в декабре того же года. С тех пор проживает в Барселоне.
Воскресенье, 17-е. В 15.50 Горилла выходит из поезда и на такси едет в бар «Лас-Антильас» на свидание с Лапой. Они берут кофе, и через 20 минут Горилла с блокнотом и папкой отправляется в мастерскую к Синему. Найдя мастерскую закрытой, идет в «Пичи». Через полчаса появляется Цыган, и, когда они выходят из бара, у Гориллы нет уже ни блокнота, ни папки, которые ему дал Лапа. Походив несколько минут, они расходятся по домам.
Понедельник, 18-е. «Пежо» 9089 М-75, принадлежащий Тео Батет Хуанико, в 15 часов останавливается на перекрестке шоссе и улицы Генерала Годеда. За рулем сидит хозяин, которого будем называть Скимо. Горилла выходит из машины, входит в дом Сойки, возвращается и на «пежо» едет в Барселону, на угол Лауриа — проспект Хосе-Антонио. Некоторое время Горилла прохаживается, разглядывая витрины, заходит в магазин кожаных изделий, покупает какую-то мелочь. У дверей мастерских «Орион» его ожидает Лапа с мальчиком лет 12. Ламбретто, Лапа и мальчик идут с Гориллой в бар «Лас-Антильас». Все четверо сидят там около часа. Потом Ламбретто, Лапа и мальчик возвращаются в мастерские, а Горилла — автобусом на вокзал MCA. Садится в поезд до Масноу и в 20.30 приезжает домой к Сойке.
Ты любил эту землю глубоко и чувственно, любовью, подобной медленной лаве, под которой бьется горячее пламя; щедрый дар ее нищеты был бесценным подношеньем для тебя, и мнилось тебе: ты и она едины в борьбе со свирепой судьбой.
С тех пор прошли годы, и полное надежд, одетое в лохмотья Вчера ушло, а Завтра так и не настало. Вот она, твоя земля, по-прежнему порабощенная все тем же неумолимым законом; а ты живешь вдали от нее, и в мыслях уже не с нею, и тебя не мучают уже ни боль, ни думы по ушедшей, всепоглощающей любви прежних лет. Вас обоих судьба обманула. Тучный север позарился на нее, и гнусная орава спекулянтов солнцем (хищная стая стяжателей, высасывавшая веками ее золото и серебро, богатые руды ее недр, ее леса, плодородие ее долин, ее гордость, ее непокорство, ее любовь к свободе) набросилась на страну (о, новая пылающая Аляска), чтобы ограбить, чтобы нажиться за счет ее последнего дарового блага (неистового и обжигающего, как дыхание разгоряченного фавна), чтобы основать колонии, построить коттеджи, закусочные, туристские отели, андалузские таверны, гостиницы, чтобы изуродовать страну,
Земля, по-прежнему бедная и оскверненная, истощенная и разделенная; состаренная веками и по сей день — сирота. Смотри на нее, запомни. Пусть образ ее всегда стоит у тебя перед глазами. Любовь, которая вас соединяла, — в прошлом. Чья в том вина — ее или твоя? Тебе остались фотографии и воспоминания. Солнце, горы, море, ящерицы, камень. И больше ничего? Больше ничего. Разъедающая боль. Прощай, навсегда прощай. Твои блуждания вывели тебя на новые дороги. И ты это знаешь. И ты никогда больше не ступишь на эту землю.
Вторник, 19-е. Горилла приезжает в Барселону и идет в мастерские «Орион». Его встречает Ламбретто, они пьют кофе в баре «Лас-Антильас» и разговаривают в течение 30-ти минут. Горилла не спеша идет по улицам и на углу улиц Рокафорт — Арагон встречается с женщиной лет 40; у женщины в руках две светло-коричневые сумки; одна — небольшая, другая — саквояж, обе с чем-то тяжелым. Время 12.00. Они идут вместе, как хорошие знакомые, и Горилла пять раз кладет руку на плечо женщине. Входят в бар на углу улицы Валенсиа — Римский проспект; пробыв там 15 минут, расстаются на перекрестке улиц Арагон — Калабриа. Затерявшись в сильном уличном движении, Горилла пропадает из виду. Женщина, которую назовем Гого, идет на улицу Вильядомат, причесывается в парикмахерской и едет на такси в отель «Фалькон».
В 14.45 Горилла встречается с Цыганом на улице Энтенса. Гого выходит из отеля в 16.20, прогуливается, принимая множество предосторожностей, пропадает из виду; позднее ее снова обнаруживают. Видят, как она доходит до улицы Вильядомат, неподалеку от парикмахерской, где она была утром. В 18 часов она встречается с Гориллой в баре «Мариола». Через 20 минут они выходят из бара и на тротуаре перед бойней на улице Вильямари обмениваются предметами, издали похожими на конверты или маленькие пакеты, что невозможно как следует разглядеть из-за плохого освещения. Она вынимает из сумки мелочь, которую купила, и отдает сумку Горилле. Они прощаются. Гого теряется из виду и снова появляется в поле зрения часа через два. В 20.45 она входит в отель «Фалькон» и больше не показывается.
Среда, 20-е. Гого выходит из отеля и идет с большими предосторожностями, все время оглядываясь, как будто хочет сбить наблюдение со следа. На такси она едет до Музея романского искусства в Монтжуике и ходит по музею более часа. Несколько раз ее удается сфотографировать. Вечером она ходит по улицам, проявляя такую же подозрительность; дважды теряется и снова обнаруживается. В 18 часов появляется с сумкой и маленьким чемоданчиком, едет на такси до вокзала MCA, берет билет в первый класс до Сербера. В 20.30 садится в поезд, за ней следуют два сотрудника.
В результате проверки в отеле «Фалькон» выясняется, что Гого записалась там 17 ноября под именем Колетт Одьяр, родом из Амьена, паспорт № 671380, выдан в Париже 10 сентября 58-го года. По сведениям полицейского управления, Колетт Одьяр приехала в Барселону 4 мая 59-го года и поселилась в отеле «Комерсио», а 7 января 60-го года — с теми же паспортными данными — в отеле «Сурбано». Там она записывается как Колетт Одьяр Леви. Видимо, Леви — это ее девичья фамилия. Возможно, что Гого совершала свои поездки с целью связать Гориллу с другими представителями Центрального Комитета.
Следует сказать, что 18-го был перехвачен конверт на имя Лусии Солер Вильяфранка (она же — Сойка). Внутри была записка, где говорилось: «Шарль Орель, 20, улица Витрак, Перпиньян, Франция». Письмо послано сеньоритой Марией Лопес, Байлен, 35, Барселона. Расследование показало, что в этом доме живут Хавьер Лопес Торрес и его супруга Глория Банус Орель с дочерью Марией Дульсе. Следует напомнить, что к ней приходили Горилла и Сойка 4-го числа текущего месяца.
Внезапный приезд Долорес и ее стремительный отъезд вдруг обнаружили всю глубину его беспомощности. Несколько дней Антонио бродил словно во сне, заново, до мельчайших деталей переживая все подробности их встречи, до дна исчерпав воспоминания об этих недолгих, таких насыщенных и так быстро промелькнувших часах. Жесткое расписание, которое он для себя установил, не заполняло размеренными заботами отчаянного ощущения пустоты и покинутости. Полный жизни, лучистый образ Долорес неотступно стоял перед глазами: дыхание реального мира, которое она принесла с собою, по контрасту заставило его еще острее почувствовать всю бессмысленность своего существования.
Каждое утро он шел загорать на пляж Орнильо и в полдень на велосипеде отправлялся в бар Констансио. Позавтракав, он возвращался домой и безо всякого желания переводил полдюжины страниц из многословного спиритуалистического труда по философии. Вечером он ужинал в обществе матери и потом шел на мол побеседовать с Фермином или играл в домино с рыбаками. От морских купаний кожа у него задубела, и смуглое лицо, обрамленное черной густой бородой, казалось высокомерным и даже чуточку презрительным, от чего он походил на второразрядного актера, загримированного под князька.