Особые приметы

Гойтисоло Хуан

…Так всплыл и тот вечер — его помогла припомнить Долорес. Они вышли вдвоем из кафе мадам Берже и долго бродили по кварталам, прилегающим к улице Муфтар, заходя в арабские кофейни выпить перно. В Патриаршем проезде, в крошечном баре, украшенном аквариумом с золотыми рыбками и бронзовой статуей святой Женевьевы, патронессы Парижа, они разговорились с двумя старыми бородатыми оборванцами. Те горячо возмущались бессовестностью своих конкурентов, мусорщиков. Альваро и Долорес пригласили их выпить за компанию.

— Мы еще играли в настольный футбол, — напомнила Долорес. — Ты все выигрывал, а я злилась. Помнишь?

От перно бородачи пришли в хорошее настроение, развеселились, стали шутить и в приливе общительности и любви

к ближнему спросили Долорес:

— Mademoiselle est Italienne?

— Non, Espagnole [112] .

Тот, что был постарше, разгладил бороду и горделиво приосанился.

— А, Испания… Теруэль, Бельчите… Знаю, знаю.

Его голубые глаза округлились и покраснели. Долорес одним глотком опорожнила рюмку и уставилась на него:

112

— Мадемуазель итальянка?

— Нет, испанка (франц.)

— Когда же вы были в Испании?

— Как вам сказать. — Старик неопределенно повел рукой. — Во время войны… Бах, бах, бах…

— Вы там жили?

— Я? — Старик отрицательно покачал головой. — Я туда поехал воевать. Ах, и дьявольская же страна!

— Добровольцем? — спросил Альваро.

— Да, мосье.

— На чьей же стороне?

Вопрос, по-видимому, озадачил старика. Он подозрительно взглянул на Альваро, потом в глазах у него появилось напряженное выражение, он силился вспомнить.

— Du bon c^ot'e, — промямлил он наконец.

— Qu’est-ce que vous appelez le. bon c^ot'e?

— Vive la R'epublique! — Бородач поднял к виску сжатый кулак. — Je suis r'epublicain, moi.

— Ah, bon.

— Mon g'en'eral etait Queipo de Llano.

— Quoi?

— Queipo de Llano. — Старик вытянулся по стойке «смирно». — Ah, c’etait le bon temps…

— Alors vous 'etiez avec les fascistes, — сказал Альваро.

— Avec les fascistes? — Бородач снова недоверчиво посмотрел на него. — Je suis patriote, moi… J’'etais `a Paname et je suis parti… [113]

113

— На правильной.

— Какую же сторону вы называете правильной?

— Да здравствует Республика! Я республиканец. Да.

— Вот как.

— Я служил в войсках генерала Кейпо де Льяно.

— Что?

— Кейпо де Льяно… Славное было времечко.

— Значит, вы сражались на стороне фашистов…

— На стороне фашистов?.. Я патриот, да…

Я тогда жил в Панаме и сразу же отправился… (франц.)

— Queipo de Llano 'etait du c^ot'e de Franco.

— De Franco? — На лице старика была написана неподдельная оторопь. — Ah, non.

— Mais si, — подтвердил Альваро. — Вы что-то путаете. Либо вы были республиканцем и сражались против Кейпо, либо вашим командиром был Кейпо, но тогда вы не были республиканцем.

— Ca jamais de vie. J’ai lutt'e pour la R'epublique moi. Je suis bless'e ici. — Он поднял руку к поясу, намереваясь расстегнуть брюки. — Mademoiselle voudra bien m’excuser.

— Alors? — спросил Альваро.

— Putain de bordel de merde. Je ne me souviens plus [114] .

Старик недоверчиво смотрел то на Альваро, то на Долорес. Под конец он озадаченно уставился на своего приятеля.

— Ca alors. Quel sac de noeuds.

— Tu d'econnes, — буркнул второй оборванец.

— J’ai oubli'e, — пробормотал старик. — J’ai 'et'e bless'e, trois fois, j’ai oubli'e [115] .

— Послушайте, —

сказал Альваро. — Ну, сделайте усилие.

114

— Кейпо де Льяно был франкист.

— Франкист?.. Не может быть.

— Но это именно так…

— Никогда в жизни. Я воевал за Республику. У меня даже ранение есть, тут… Мадемуазель меня извинит.

— Так как же все-таки?..

— Мать его за ногу! Убей меня бог — не помню (франц.)

115

— Вот так так… Чертова головоломка.

— Болтаешь, сам не знаешь что…

— Я забыл… Я был трижды ранен, я забыл (франц.)

Оборванец одним махом опорожнил рюмку и хлопнул себя ладонью по лбу.

— Ничего не помню, — извиняющимся тоном произнес он.

— А гимн? Какой вы пели гимн? Гимн Риего? Или «Солнцу навстречу»?

Долорес пропела начальные строфы обоих гимнов. Старик пропитым голосом подтягивал ей, размахивая руками, словно дирижировал невидимым хором.

— А, да, вот этот, он, он…

— Первый или второй?

— Я вот что пел:

Мой дорогой, сыграй на трубе марш боевой, марш боевой…

— Tu d'econnes, — твердил его товарищ.

— Toi, boucle-la.

— Tu te trompes de guerre, — не унимался младший. — Ca c’'etait contre les ratons.

— Je ne me souviens pas… Ca fait si longtemps [116] .

Старик недоуменно чесал затылок и озирался с видом человека, который все еще никак не поймет, что же все-таки произошло.

— Молодец старик! Одним ударом покончил со всеми нашими испанскими распрями. Вот бы все так… На старом крест — и с новой страницы.

116

— Болтаешь, сам не знаешь что.

— А ты заткнись.

— Ты спутал одну войну с другой… Твою песню пели, когда воевали с бошами.

— Не помню уж… Это было так давно (франц.)

— Моему отцу было бы полезно услышать этот разговор, — произнесла Долорес. Щеки ее пылали. — Ему, да и всем нашим эмигрантам в Мексике со всеми их бесценными воспоминаниями.

— И моим дядюшкам и тетушкам. Может, они бы тогда перестали, как попугаи, повторять газетное вранье… Вечная гражданская война… Нам-то до нее какое дело?

Вместе с обоими бородачами они шли по улице Муфтар, что-то пели и хохотали, как школьники («Значит, вы так ничего и не помните…» — «Нет, ничего…» — «Вот видишь, ему удалось примирить оба лагеря, давай и мы тоже…» — «Ведь это было так давно»).

— А ночью мы с тобой во второй раз были вместе, — сказал Альваро. — На Контрэскарп мы взяли такси и поехали ко мне на улицу Вьей-дю-Тампль.

— Ты был пьян и не прикоснулся ко мне, — заметила Долорес.

— Я робел.

— Все началось наутро. Помнишь?

— Нет, — возразил Альваро. — Утром я тоже был пьян.

ГЛАВА VI

Сквозь яркую зелень деревьев видны были облака, они уплывали к морю, помпезные, патетические, как первые звуки оперной увертюры. За ночь жара немного спала, и легкий ветерок шевелил сосновую хвою и побеги акаций. С пруда доносилось ленивое кваканье лягушек. Возле шезлонга валялась брошенная детьми карта полушарий — няня забыла ее подобрать. Долорес подняла ее и стала разглядывать.