Особые приметы
Шрифт:
Ты захлопнул атлас и стал разглядывать последний снимок, который ты сделал в Испании аппаратом «лингоф». Это было дней десять назад.
бульвар проложенный через развалины Санта-Мадрона и театра Лос-Камбрилес и через Криолью теперь уже легендарную
похожие на рубище стены домов годных разве что на снос
накренившаяся фабричная труба подобие Пизанской башни но только уродливое и одряхлевшее
благотворительная лотерея
всего в каких-нибудь двадцати метрах от улицы Конде-де-Асальто утратившей свое прежнее значение благотворительная лотерея
толпится публика
американские моряки туристы жители квартала зеваки мальчишки
типичный кастилец сухой и суровый как поля Месеты объявляет через рупор выигрыши и толпа как один человек впивается взглядом в куцый помост там тревожно озираясь ерзает на своем месте макака
шерсть у нее клочковатая в пролысинах и плешинах
руки вислые длинные зад воинственно красный
она слушает разглагольствования лотерейщика потом вскакивает обегает вокруг столба к которому привязана карабкается наверх хватает картонную коробку раздирает ее на куски спускается вниз и снова усаживается на свое место
внезапно голос лотерейщика умолкает и над толпой гремят звуки дуэта в стиле фламенко
дикая каша из пресловутого испанского набора танцы под кастаньеты и бубен куплеты в честь богородицы тяжеловесные синкопированные ритмы
женщина исходя бешенством страсти утробно завывает решетки балконы гвоздики гребни мантильи
допотопный хлам из арсенала доморощенных Мериме
хоть лопатой из ушей выгребай
тоскливые глаза оглушенной обезьянки
вдруг она вскакивает и в исступлении рвет зубами клочки картонной коробки но это не помогает и чтобы спастись от кошмара она опять лезет
а выразительница «испанского духа» продолжает терзать животное своими вагинальными стонами
обезьянка затравленно мечется в ее глазах стынет ужас а кастаньеты гитары крики «оле» бьют ей в уши сыплются на голову
как удары кулаков
животное обезумело
оно рвется на своей цепи бросается из стороны в сторону делает отчаянные прыжки
стоят и смотрят американские моряки и туристы
жители квартала
зеваки
дети
перед тобой лежит фотография она нема звуковой фон отсутствует но она и так достаточно красноречива зрительный образ вполне возмещает потрясшую тебя выразительность пения
снимок сделан при ярком солнце контрасты света и тени четко выявлены
неплохая иллюстрация
через полвека
в продажном ублюдочном 63-м году
неплохая иллюстрация
думаешь ты
к прославленному
актуальному как и раньше
неопровержимому
стихотворению Мачадо
ГЛАВА VII
«На этот счет не существует двух мнений жизненный уровень в нашей стране неуклонно повышается вы можете проехать весь полуостров из конца в конец подобно какому-нибудь герру Шмидту или мосье Дюпону сидящему за рулем своего „ситроена“ или „фольксвагена“ и в любом уголке в Мадригаль-де-лас-Торрес в Пуэнте-дель-Арсобиспо в Вильяреаль-де-лос-Инфантес в Эхеа-де-лос-Кабальерос в Монтилья-дель-Паланкар какие звучные царственные названия везде и повсюду вы увидите воочию что страна веками жившая в нищете ныне из года в год медленно но верно идет вперед по пути прогресса развивает свою промышленность осваивает национальные богатства вот что дал нам мир и социальный порядок установленный двадцать пять лет назад почти целых пять пятилетий мы вкушаем плоды благотворного общественного устройства о каком и мечтать не могли ни наши отцы ни деды ни прадеды устройства непоколебимо выдержавшего трудности связанные с мировой войной которая бушевала у наших границ повергнув к ногам победителя одну половину Европы опустошив другую и нанеся ей моральный урон превышающий даже ее материальные потери мы же пользуемся благами мира столь полного что он представляется нам чем-то абсолютно естественным чуть ли не даром природы а между тем это отнюдь не дар природы как солнце и дождь ибо мир не явился к нам сам собой как является утро и вечер день и ночь мир которым мы все с вами наслаждаемся не задумываясь мир источник и первопричина нашего прогресса и благосостояния этот мир дело рук великого человека результат установленного им режима приучившего нас к дисциплине и порядку очистившего и освободившего нас от природной склонности к рефлексии и самокопанию прозорливый вождь обеспечил мир нам на славу и мир этот будет замечательным примером для грядущих поколений мир вожделенное благо всех народов и нет народа для которого нарушение мира не являлось бы бедствием но другие нации не столь чувствительны и переносят военные потрясения без особого для себя ущерба хаос войны не чреват для них смертельной опасностью иное дело мы испанцы малейшая угроза миру в нашей стране ведет к незамедлительным роковым последствиям поднимается зловещая тень Каина погружая во мрак всю нашу как сказал бы Фрай Луис [179] „пространную печальную Испанию“ вот почему чем дальше отступает в прошлое памятная дата первого апреля тем яснее мы осознаем все ее величие и значение подобно тому как только издали можно охватить взглядом громаду горы уходящей вершиною в небо и если сегодня некоторые молодые люди и господа не испытавшие ни тягот войны ни счастья победы и явившиеся за наш общий стол уже на готовенькое считают ненужным обращаться к прошлому и хотели бы предать его забвению мы ветераны тех лет творцы нынешнего процветания возблагодарим завоеванный нами мир а им скажем забывчивые не помнящие родства людишки если вы сегодня господа и хозяева своего имущества и можете спокойно разгуливать по улицам и одеваться по последней моде если на щеках ваших играет здоровый румянец да и просто-напросто если сами вы живы и целы то лишь потому что некогда первого апреля в радостный весенний день воссиял свет которого ждали и суша и море свет озарявший путь нашей героической борьбы свет надежды возвещенный нашим освободительным гимном и хотя с тех пор нам пришлось многое пережить были трудности были тяжелые жертвы были дни борьбы и страданий но мы не свернули с курса мы стойко и энергично утверждали свой путь вопреки непониманию ненависти и слепоте либеральных держав с их бесхребетной надуманной демократией и теперь для нас голод и лишения эти мрачные последствия блокады и засух позади люди за границей удивляются и говорят об испанском чуде но это чудо наше общее с вами дело дело всех испанцев чьи усилия выдержка и терпение одержали победу над всеми трудностями решающего этапа нашей истории ныне наши успехи в области экономики очевидны каждому а богатства которыми располагает страна не идут ни в какое сравнение с тем чем она владела когда-то и это сможет отметить даже беспристрастный и безразличный взгляд какого-нибудь герра Шмидта или мосье Дюпона когда они в числе двенадцати с лишним миллионов иностранцев таково по официальным подсчетам число туристов которые в этом году посетят Испанию привлеченные нашим ярким солнцем горделивой поступью наших обольстительных женщин ароматом наших вин искусством корриды созданной для мужественных сердец нашей прекрасной в своей аскетической строгости природой и дешевизной продуктов питания когда они увидят наши новые превосходные автострады и отличные железные дороги и убедятся как расширилась сеть гостиниц и ресторанов как вырос на улицах поток машин и лес телевизионных антенн на крышах домов вот они неопровержимые доказательства нашего небывалого рывка вперед роста нашего благосостояния сегодня уже никто не решится отрицать что наш потребительский рынок изо дня в день расширяется а страна твердо встала на рельсы индустриализации в невиданных размерах возросло по сравнению с 1935 годом производство нашей тяжелой промышленности если в период республики лишь тридцать семь процентов населения носило хлопчатобумажное белье то теперь его носит семьдесят два процента самодельные альпаргаты мало-помалу вытесняются ботинками и туфлями те кто ходил на работу пешком теперь едут на велосипедах бывшие велосипедисты приобрели мотоциклы и мотороллеры а бывшие мотоциклисты мчатся по городу в своих „рено-4CV“ или „сеат-600“ и теперь им сам черт не брат навсегда ушли в прошлое грустные времена когда рестораны предлагали клиентам одно-единственное блюдо что и говорить мало радости а теперь куда бы вы ни зашли вам предложат разнообразное меню с названием блюд на нескольких европейских языках рабочее население потребляет молоко и яйца а зачастую может позволить себе на обед даже курицу пройдитесь летом в воскресный день по улицам вы не сможете отличить рабочего от предпринимателя конторские служащие курят сигареты и покупают в рассрочку телевизоры и холодильники работницы красят губы и ходят в чулках как дамы из общества конечно в каких-то закоулках еще встречается бедность но это лишь островки единичные случаи и тут приходит на помощь врожденная национальная щедрость испанцев а если в наших газетах еще можно прочитать такие например объявления „Помогите несчастной семье маленький ребенок тяжело больная мать безработный отец“ „Будет благодарна за любую помощь деньгами или продуктами питания рабочая семья (больной отец шестеро маленьких детей мать умерла от родов)“ или „Одинокая женщина 53 лет не имеющая родных и средств существования просит помощи для приобретения протеза ноги“ то печатаем мы их потому что уверены в сострадательности испанцев уверены что их благотворительность и щедроты не замедлят утолить голод бедных крошек обеспечат отца билетом на выезд в Германию или Швейцарию а бедная одинокая женщина сможет приобрести столь необходимый ей протез мир процветания светлая эра прогресса в которую мы с вами вступили все это явный результат нашей политики поставленной на службу каждому из нас и всей нации в целом мы слышим голос наших павших бойцов тех кто отдал свою жизнь за веру и Испанию мы помним их заветы помним волю тех кого уже нет среди нас их воля их заветы для нас священны и если потребуется мы их отстоим с оружием в руках мы выиграли битву но битва продолжается и нам еще рано расходиться по домам и мы это знаем лучше чем кто бы то ни было потому что грудь наша украшена боевыми медалями и тела наши покрыты рубцами былых ран а сердце наше полно скорби и забот ибо нам известно когда сражение выиграно и казалось бы можно спокойно вкушать плоды победы на деле оказывается что наступает самая трудная будничная работа бессонное бдение на посту караульная служба и надо по-прежнему держать порох сухим одни спят другие охраняют их сон это постоянная важнейшая наша задача и мы о ней никогда не забудем охранять мир сон порядок труд поскольку мы признанный форпост свободного мира оплот и компас наивного забывчивого Запада».
179
Фрай Луис — испанский поэт XVI века.
Официальные газеты и радио захлебывались от восторга, а безудержный поток туристов, источник благоденствия и богатства, растекаясь по одряхлевшей стране, по ее полям, задумавшимся невесть о чем, по ее мертвым городам, впрыскивал в старые вены свежую кровь, освобождал людей от предрассудков, — неожиданное спасительное нашествие на обреченную, опустевшую землю. Доллары широкой рекой вливались в страну по железным дорогам, автострадам, морским путям, авиалиниям. Как по мановению волшебной палочки вырастали повсюду кемпинги и отели, станции обслуживания, рестораны, лавки сувениров, бары и закусочные, появились целые армии горничных, сутенеров, проституток, переводчиков, цыганских певцов и танцовщиц. Модернизация пришла вне всякой связи с принципами справедливости и морали, и расцвет экономики грозил навсегда отбить у народа способность думать, ибо народ еще не очнулся от двадцатипятилетней летаргии, в которую его погрузил разгром Республики. А между тем статистика не лгала, и в представлении людей, столько лет живших в гнетущей атмосфере преследований и страха, терпевших голод и лишения, ездивших из Мадрида в Хетафе по пропуску и дрожавших над своей тощей продуктовой карточкой, — в представлении этих людей экономический сдвиг к лучшему и даже просто возможность получить заграничный паспорт являлись чем-то качественно новым, им казалось, что они дожили до счастливых времен, что настал конец всеобщему оцепенению и могильному безмолвию. Двойной поток иностранцев и эмигрантов, туристов и людей, покидающих родину, рос с каждым днем, и впервые в истории испанцы у себя дома и в чужих краях приучались трудиться, по-человечески есть, путешествовать, извлекать доходы из своих достоинств и недостатков, ценить преимущества кремации, этой визитной карточки высокоразвитых стран, быть расчетливыми бизнесменами, продаваться за деньги, и все это — парадокс, невероятный даже для Испании, никогда не скупившейся на кровавые шутки и разительные контрасты, все это — в условиях политического режима, первоначально для того только и установленного, чтобы этого не допустить. Знамя, поднятое во имя оправдания убийства и зверств, стало ненужным, как изношенное старое платье, как стоптанный башмак. Фаланги юнцов, щедро наделенных от природы отвагой и скуповато — умом, сложили свои головы зря. Кто вспоминал теперь о том, что они называли «священным делом»! И убийцы и жертвы одинаково гнили в земле, и смерть их в равной мере казалась сейчас напрасной и бессмысленной, и даже память о них изгладилась, ибо такова была воля прихотливой испанской Истории, глубоко безразличной и даже нетерпимой к проявлениям патриотического самоотвержения и жертвенности.
Газеты публиковали показатели и графики, трубя о невиданных успехах, достигнутых, между прочим, и за счет политики беспощадного военного подавления рабочего класса в городе и сохранения феодальных, диких производственных отношений в деревне. Но вспоминал ли кто-нибудь о людях, оплативших своими слезами, кровью и потом все это процветание, о его подлинных творцах и безвестных жертвах? Замученная немая масса народа, вынесшая на своих плечах тяготы ограничений и экономии, — кто, хотя бы на словах, воздал ей должное? За ослепительным каскадом цифр и нагло лезущими в глаза таблицами показателей незримо текла черная река человеческого горя, простирался бездонный океан нужды, над которым никогда не брезжил и не забрезжит луч света. Миллионы и миллионы нищих крестьян, раздетых, разутых, безвозвратно проигравших свою жизнь уже в момент рождения, обездоленных, униженных, проданных. Легионы страдающих, бедствующих живых существ, неведомо зачем родившихся на свет, — орудия труда в образе человеческом, самое существование которых зависит лишь от законов спроса и предложения, словно они не люди, а товар, подержанный, жалкий товар, спускаемый за полцены. Черные катакомбы, из которых нет выхода, где царит лишь одна власть — несправедливость, где попирается человеческое достоинство, где свирепствуют болезни и смерть, где горе капля за каплей впитывается в безотзывную, глухую толщу земли, где надежды на счастье — замки, построенные на песке и бесследно смываемые временем. В этом беспросветном мраке люди трудятся неприметно, невидимо, как кораллы, чтобы на фундаменте, возведенном ими, другие могли вести праздную и пустую жизнь. Удобрят ли они собой хотя бы почву будущего, послужат ли для него, по крайней мере, ферментом, исходным сырьем, горючим для его моторов? Те, о ком сын божий сказал: «Вы — соль земли», — станут ли они хотя бы навозом, чтобы утучнить и заставить расцвесть неплодородную, неблагодарную землю их неласковой бессмертной мачехи-родины?
Мелькали мирные, приветливые пейзажи, но, заслоняя их, вставали перед тобой — тяжким, несмываемым обвинением — людские судьбы, истории рабочих-эмигрантов, записанные тобой для фильма, который тебе не дали снять. Записи развертывались в бесконечную ленту страданий, стыда, унизительных уловок, произвола, оскорбления человеческого достоинства — всего, что заполняло собой немногословную, сжатую, скупую летопись этих десятилетий и чего никакой прогресс, никакое благосостояние, никакая модернизация — ты находил утешение в этой уверенности — никогда не заставят забыть.
Этот вот стул и плетеная корзинка что стоит на нем дороже мне всех друзей на свете и не было у меня друга вернее их потому что когда корзинка появлялась в камере в ней всегда было что-нибудь из съестного а стул это тот самый на который меня посадили фалангисты когда приехали забирать а когда меня забрали то в корзинке этой плетеной что стоит теперь на стуле приносили мне за решетку объедки и корки все что могли и я радовался каждый раз что меня не забывают
этому стулу и корзинке некого и не за что благодарить потому что много ходило по улицам бывших республиканцев но хотя бы один расщедрился кинул бы в корзинку несчастных полсентимо
корзинка побиралась по домам и просила у каждой двери подать Христа ради чтоб снести мне в тюрьму поесть а к стулу меня привязали на глазах у жены
корзинка и стул не дадут мне солгать потому что на этом стуле меня били стеком а с этой корзинкой жена ходила от двери к двери
корзинка и стул считают это позор что мою семью выбросили на улицу из-за того только что я сидел в тюрьме судья прислал повестку насчет выселения но не мог же я выйти на волю и тогда домовладелец пришел с судьей и судебными исполнителями и судья велел выкинуть моих на улицу
и они выбросили все вещи на тротуар и мебель какая была а жена стоит с ребенком на руках и не знает куда идти а через восемь дней дали свидание как заведено чтобы поцеловаться и поговорить и жена мне все рассказала и я так расстроился выразить невозможно потому что она говорит согнали нас с квартиры ночуем на улице и я когда про это услышал пропал у меня сон и даже та пища голодная какая была у меня вся рвотой обратно выходила
стул и корзинка знают что я не выдумываю что я говорю правду потому что они помнят как меня били стеком и как мало корок подавали жене когда она ходила просить по домам а через год меня из тюрьмы перевели в лазарет а из лазарета выпустили на волю и дали бумагу что мол Хосе Бернабеу находился в заключении за то что он красный…
За окном хмурился мглистый вечер безотрадной, нескончаемой парижской зимы. Ты лежал, запершись у себя в комнате на улице Вьей-дю-Тампль; возле постели на ночном столике стояла бутылка божоле и лежала выкуренная наполовину коробка сигарет «Житан» с фильтром, а ты производил смотр своей двадцатипятилетней бестолковой жизни; один за другим тянулись никчемные, растраченные впустую годы — и тебя охватил ужас. Нет, брат, так дальше не пойдет, сказал ты себе в тот вечер. Ты покинул родину и поселился в Париже, чтобы стать кинорежиссером, но пока ровным счетом ничего для этого не сделал, не сдал экзаменов, не закончил сценария своего будущего гениального фильма, не предпринял ни одной попытки поступить в ассистенты к кому-нибудь из «свирепых богов», бегаешь только в фильмотеку на улице Ульм. Ты уехал из Испании (бросив своих друзей в трудный час ожесточенного политического сражения), чтобы воплотить в живые образы уже готовый, выношенный (по крайней мере, тебе так казалось) замысел. И что же ты успел за эти два года богемной парижской жизни? Что ты тут делал? Спал, ел, курил, пил, убивал время на праздные споры со своими соотечественниками в обшарпанном кафе мадам Берже. Чесал язык с заплесневелыми эмигрантами. Да, гордиться нечем! Ты дезертировал с поля боя, чтобы стать художником. И кем же ты стал! Добровольным эмигрантом. Ты дрыхнешь (по двенадцать часов в сутки), покуриваешь сигареты (в сутки выходит полторы коробки) «Житан» с фильтром, ешь (в темном зале столовой при библиотеке святой Женевьевы), раз в день пьешь (по литру, а то и по полтора красного) и ходишь смотреть фильмы (имена все те же: Эйзенштейн, Пудовкин, Висконти, Ланг, Уэллс).