Останови моё безумие
Шрифт:
– Что же ты будешь делать теперь?
– спрашивает отец, по другой причине, но ощущающий себя в похожей с тётей Таней ситуации.
– Жить, - я улыбаюсь отцу, но эта не та улыбка, которую можно назвать ослепительной.
– Я хотел сказать… - не находится он, мешкая со столовыми приборами в руках.
– Ничего, пап. Я буду наблюдаться у Олега, - при этом я смотрю по левую руку от себя, ища поддержки у Влада и найдя необходимый луч в его глазах, продолжаю, - Следить за наличием таблеток в своей аптечке, собственно я занималась этим и раньше, и действительно жить.
– Но
– непонимающе задаётся вопросом сестра и распахивает глаза в ожидании моего подтверждения.
– Здоровое, но оно не моё, - и снова та же не ослепляющая никого улыбка.
– Хотя это означает только то, что мне нужно время от времени задабривать его, чтобы оно работало вполне добросовестно.
– Мне не по себе от всех этих разговоров, и я едва ли держусь молодцом, учитывая, что моя любимая мама не проронила даже полноценной фразы для меня, с момента моего возвращения, кроме как «Как вам не стыдно!» полное презрения и нескрываемого отвращения.
Теперь можно было, теперь я была для них здоровой, не нуждалась в их жалости. И тут меня осеняет, что ни в одном взгляде членов моей семьи я не вижу ненавистной мне жалости. Они избавились от неё. Но… если присмотреться к этим любимым, родным, близким по крови мне лицам, я не вижу больше ничего. Словно жалость это единственное, что у них было для меня. Жалость это единственное, что они дарили мне на каждый мой день рождения, чувство, которое они дарили мне на каждый день.
Тёплая рука накрывает мой сжатый кулачок и тепло этой руки так ненавязчиво, но неотступно проникает под кожу, и глубже и дальше, чтобы заполнить меня этой теплотой целиком. Пальцы постепенно расслабляются, и я выпускаю из них кусочек скатерти, лихорадочно оправляя смятую ткань другой рукой.
– Мира, наверное, устала?
– врывается в меня знакомый голос Толи, и я поспешно киваю, находя в этом повод для своего побега, и прежде чем до меня доносится смысл собственных действий, я уже подрываюсь с места и покидаю обеденный стол.
Влад не приходит пожелать мне спокойной ночи, и я долго лежу в ожидании этого сокровенного действа, не уверенная, что смогу вообще заснуть без опоясывающих меня, его рук, как это продолжалось почти полгода. После нескольких часов, а может быть лишь пары минут надежды на ночное свидание с братом, я начинаю беспокойно ворочаться в неудобной постели, смотрю в окно, шторы которого я отдёрнула в стороны, чтобы беспрепятственно наблюдать за повелительницей ночи - луной. Желанного стука, желанных шагов не услышав, я проваливаюсь в сон, и в этом мятежном забытьи я комкаю простынь под взмокшими ладонями, выкидываю неверное одеяло на пол и только потом затихаю полностью до самого утра.
– Ты не пришёл, - шепчу я, встречая свою любовь в коридоре и силясь придать голосу обиженных ноток, но в нём просачивается лишь беспредельная радость от долгожданной встречи, произошедшей спустя целую вечность, которой мне казалась эта ночь.
– Так надо было, - извиняюще улыбается Влад, спешно проходя мимо меня на кухню, но по давно заведённой привычке целует меня в макушку, заставляя поддаться чуть ближе, чтобы хотя бы ненадолго соприкоснуться
– Доброе утро, - здоровается брат, занимая место за столом раньше меня.
Я, как и вчера застываю около сестры, кормящей маленькую Анж из бутылочки, забываю о том, что собиралась делать ранее и что мне делать с представленной моим глазам картиной. Лиза неотрывно следит за мирно сосущей питание дочкой и не обращает внимания на оцепеневшую меня. А я как заторможенная не могу сделать дальше и шага, чтобы хотя бы как это было вчера, улыбнуться невинной малышке, или отойти в сторону и сесть за стол.
– Толя, она засыпает, возьми её, - вполголоса, что совершенно несвойственно для моей громкоголосой сестры, шепчет Лиза.
– Хорошо, дорогая, - в ответ шепчет и Анатолий, поднимаясь из-за стола и забирая из рук сестры напоследок причмокнувшую ещё разочек из бутылочки с едой малышку. Я смотрю, как маленький комочек переходит в большие мужские ладони, и мне кажется, это я сама подставляю свои руки, чтобы принять его, но меня держит за руку иная ладонь, совсем не детская и я оборачиваюсь, вызволяясь из стен ступора.
– Всё в порядке, - шепчу я, но губы даже не смеют дрожать поддельной улыбкой, потому что не смеют врать Владу.
– Дети уже встали, - говорит отец, поспешно понижая тон, сталкиваясь в дверях с уносящим дочь в комнату другим отцом - Анатолием.
– Привет, пап, - здоровается с папой Лизка, чмокая того в щёчку, в груди начинает щемить от заведённого ими ритуала поцелуев в моё отсутствие. На миг меня посещает глупая мысль подойти к отцу и поцеловать его, как это сделала Лизка, но даже мне это кажется странным и ненастоящим.
– А где же мама?
– спрашивает Лизка, присаживаясь за стол и наливая себе чай из фарфорового чайника.
– Твоя мама всю ночь промучилась с головной болью, только под утро, согласившись принять обезболивающее, поэтому я не стал её беспокоить. Она спит.
– Может нужно вызвать врача?
– забеспокоившись, предлагаю я.
– Нет, дочка, не надо. Она поспит и ей станет легче. Просто вчера был очень насыщенный день: она переволновалась.
– Мне необходимо съездить в клинику, ты предупредишь её, когда она проснётся? Чтобы она снова не волновалась, хорошо?
– Конечно, милая, не беспокойся, - соглашается отец.
– Сынок, я хотел поговорить с тобой о документах на дом, - без перехода добавляет отец, словно в другой раз ему ни за что не набраться смелости поговорить с Владом о правах собственности на дом.
Влад снисходительно улыбается, с наслаждением поглощая геркулесовую кашу, приготовленную явно не для него, потому что Лиза бросает подозрительно неодобрительные взгляды то на брата, то на стремительно пустеющую тарелку.
– Отец, это было так давно, что я уже не помню всех подробностей. Просто забудь, пап, это теперь ваш с Ниной Максимовной дом и ты не должен чувствовать себя так неуютно передо мной. Я думаю, мы можем закрыть эту тему, пока она не утомила нас окончательно.
– Отец на всём протяжении объяснений Влада согласно кивает головой, но так и остаётся неудовлетворённым ответом сына, хотя и возразить ему что-либо не находится.