Остров бабочек
Шрифт:
– Ах, вот вы о чём, – наконец, понял я. – Я сейчас постараюсь развеять это недоразумение. В своей статье я акцент делаю не на бытовые особенности нашего славного края, а на ботанические. Город наш Кашкино получил такое название из-за росшего во множестве когда-то здесь Клевера ползучего, Trifolium repens, то есть Кашки. Анатолий Владимирович, в статье я исследовал существующие в старину биотопы этого растения и связь его с хозяйственной деятельностью: медоводством и скотоводством. Так что на вотчину Клавдии Потаповны я никак не мог покуситься. Это она наводит тень на плетень. Тем более она послала статью в краеведческий журнал, я же в ботанический.
Директор задумался. Он снял очки и засунул крупную душку себе в рот – дурацкая привычка, от которой он никак не мог избавиться; было такое впечатление, что душку он сосал, прямо как медведь лапу.
– Я всех этих тонкостей не понимаю, – наконец произнёс он, снова надевая очки. – Но мне
– О компиляции не может быть и речи, – запротестовал я. – Её статью я даже и в глаза не видывал. А то, что ей со сна померещилось, это уже не моя вина.
– Откуда же вы знаете содержание её труда?
– Очень просто. От учителей, читавших её статью.
– Хм, – вздохнул директор. – Да, скорей всего она на вас напраслину возводит. Но ведь она грозиться пожаловаться в общество по защите авторских прав. Такая неуёмная! Ладно! Как-нибудь уладим. С этим всё. Теперь последнее, Дионис Валентинович. Яшин из вашего 10 «Б» вчера грубо оскорбил Валерию Тарасовну. Находясь на территории школы во время уборки мусора, несколько ребят курили. Когда они заметили приближающуюся Валерию Тарасовну, все бросили сигареты, кроме Яшина. Он нагло продолжал курить, когда мимо него проходила учительница. Разумеется, она сделала ему замечание, на что этот поросёнок ей ответил, что в их кругу представительницы женского пола, то есть такие же куряки девчонки, ему позволяют курить. Так что он ничего тут страшного не видит. Валерия Тарасовна была глубоко оскорблена, она написала мне истерическое заявление, в котором требует Яшина исключить из школы. Конечно, тут я причины для исключения из школы ещё не вижу, но вам нужно будет с Яшиным и другими крепко поговорить и родителям позвонить. Кстати, почему вас не было рядом?
– Да, я извещён об этом случае, – ответил я. – А рядом меня не было потому, что я находился у завхоза, и получал хозяйственные мешки. С Яшиным я поговорил. Ершистый малец. Как говориться, яркий представитель поколения «Пепси». Да, им надо заниматься основательно. – Закончил я, при этом прекрасно понимая, что плетью обуха не перебьёшь. Нужно было воспитывать раньше, когда поперёк лавки ложился.
– Вот и займитесь, – вставая, сказал директор. – И родителям позвоните.
– Родители здесь не помощь, – ответил я, тоже вставая. – Целый день на работе, а вечером телеящик и компьютер.
– Учитель не может быть пессимистом, – пафосно заметил Анатолий Владимирович.
– Тогда ему остаётся только стать утопистом, – улыбнулся я.
– Пусть будет утопистом, – жёстко отрезал он, делая вид, что не понял мою иронию. – Но только не пессимистом.
– Я могу быть свободным, Анатолий Владимирович? – спросил я и посмотрел на муху, которая, уже смирившись со своим положением узника, сидела на подоконнике и чистила лапки, наверно, думая, что всякая свобода призрачна, лишь выдуманная философами категория.
– Можете идти, – сказал директор, жестом полководца отпуская меня на смертельный бой с пороками уродливой цивилизации, чтобы вырвать из её бастионов ещё юные, но уже подпавшие под её влияние души.
Когда я вышел во двор, уже подтянулись группа учеников моего 10 «Б», занимающиеся летней отработкой. Пять мальчишек и семь девчонок. Мальчишки бахвалились друг перед другом телефонами, из одного которого звучала монотонный англоязычный рэп. Девочки стояли в стороне и судачили о своём девичьем. Увидев меня, мальчишки сделали хмурые лица. Телефонную музыку отключили. Среди них Яшина не было. Я подошёл к ним. Они поздоровались. Я им ответил тем же.
– А у Яшина сегодня диарея? – спросил я.
– Не, – ответил Мишка Краснов. – Зуб болит.
– Понятно, – констатировал я и обратился к подросткам. – Так. Вам осталось работать три дня. Если всё намеченное будет вами выполнено, то после обозначенного срока увидимся в конце августа.
– В течение трёх дней фронт работ такой, – продолжал я. – Нужно будет очистить часть спортивной площадки от мусора. Я покажу где.
Краснов кивнул, с виду застенчивый Тёмка Воробьёв что-то промямлил. Красавчик Вовка Кожевников, остряк Сашка Имененко и нагловатый, с отвисшей нижней губой Герка Селезень ничем не выразили своего отношения. Только девчонки, уже с утра раскрашенные в боевую окраску каннибальских племён, начали агрессивно возмущаться, что будут выполнять работу, которую должны делать другие, традиционно сравнивая себя с неграми. Пришлось терпеливо объяснять, что они не негры, а передовой и сознательный отряд российский молодёжи, понимающие, что школа нуждается в их крепких молодых руках. А что касается чужой работы – выполнять её они в любом случае не будут. Школа и её территория находится в таком запустении, что со всем творящимся здесь хаосом (понятие хаоса в трудах Пригожина и Делёза, разумеется, я им не развивал) не справится ни то, что все нынешние школьники, но и их дети, и даже внуки. Доводы на них подействовали, и они быстро умолкли.
Как обычно, у завхоза взяли мётлы, носилки, совковые лопаты и отправились на спортивную площадку. Работали споро. Уложились за три часа. Отлично подумал я, трудовое воспитание самое лучшее, что есть в
России. Ребёнка нужно не только наполнять, как сосуд, но и зажигать, как факел25.
Остров бабочек.
Я сидел на одном из своих любимых мест на Остове Бабочек и думал. О чём я думал? Чёрт возьми, о чём же я думал? Дурацкий вопрос, скажу я вам. Голова, между прочим, как раз и дана для того, чтобы ею думать, а не ломать ею кирпичи или не разбивать об неё пустые бутылки из-под водки. Хотя всё дело вкуса. Можно разбивать бутылки не из-под водки, а допустим, из-под мартини. The martinis made me feel civilized27
… В бледно-голубых небесах с медленно плывущими облаками, напоминающими пенистые вихры, проворно чертила круги деревенская ласточка. Эта такая, у которой хвост рожками. Лучи солнца припекали, и своим бело-жёлтым сиянием напоминали сияние электрума лидийских монет. (Люблю в ландшафтную живопись вводить исторические аллюзии.) Знойный ветер, веющий мне в лицо, приносил запахи хвои и сосновых смол. Разве я о чём-нибудь думал? Скорей, я грезил. Со стороны шоссе до слуха иногда доносились далёкие звуки машин, этих созданий неразумной цивилизации. Древние греки уже при Солоне, а то и раньше, могли создавать машины, но избегали этого, так как интуитивно понимали, что деятельность последних будет катастрофична для обожествляемой ими природы. Примечательно, что сами понятия древнегреческого языка, с его образным логосом и эйдосами, были чужды для проектирования в понятия термины бездушной техники28. Ибо это не настоящее, не бытийное, призрачный фон механической суеты, железная поступь обречённых на медленное умирание планет. Нет веры к вымыслам чудесным, Рассудок всё опустошил. Солнце, злаки, венчики цветов. Это вечное. Настоящее. Это всё. А что свыше, то от лукавого. Можно поставить точку. Жирную! Жаль, чернилами уже не пользуются… Или всё же многоточие?.. Рука, поднятая к солнцу, будто просвечивалась насквозь, выделяя между растопыренных пальцев огненный абрис. Огненный, как цвет купальского папоротника или перья райской птицы. Всё же, видимо, о чём-то я думал. Думы вечерние. Сны суеверные. Пламя истлевших надежд… Зачем эти думы так печальны, так безрассудны? Сны, мечты, пустота. Тени прекрасной и воображаемой античности. Тени. И правда, тени. Мирчи Элиаде. «Миф о вечном возвращении», который я читал лет этак тринадцать назад. Истории больше нет? И трепетный зов Эвридики, И запах утробной земли, И всадников ясные лики, Лишь вспыхнув, исчезли вдали. Да. Античность. Миф о вечном возвращении. Аид уже выпустил Персефону из своей мрачной обители к её матери Деметре. Природа расцвела, и даже созрела, а в некоторых видах флоры уже презрела. Но радости у меня особой по этому поводу нет. Что это? Неужели душевная чёрствость, которую не смягчат даже слёзы?! Увы, нет! Ибо во мне царит пус-то-та! В груди. Что там? Метафорически это можно выразить так: треснутый глиняный сосуд, из которого ушла живая вода? Так бывает часто с романтическими натурами – с отсутствием её, женщины, в мире образовывается не меньше, чем вселенская пустота, которую ничто и никто не может заполнить: ни насекомые, ни птицы, ни животные, ни люди в белых халатах или без них. Зачем же, как нарочно, в этот вечер порхает удивительно много красивых бабочек? Чтобы меня дразнить видимой гармонией мира? Красота этого мира ничто, если нет гармонии в твоей душе. Если бы в душе царил лад, я полностью насладился бы видением этого красочного хоровода, где есть место и для Крапивниц, и для Лимонниц, и для Бархатниц, и для Павлиньего глаза, и для Траурниц, и для Голубянок. Может, они так хотели и меня вовлечь в свой хоровод? Очень может быть, учитывая моё праздно-безвольное сидение с опущенным лицом. Ведь, в самом деле, я не собирал ягод, не пас коз, наконец, не смотрел в оптическую трубку теодолита – первого признака начала какого-нибудь варварского строительства (ибо нынешнее строительство на лоне природы всегда варварство). Чем так бесцельно сидеть, уж лучше покружиться с ними в весёлом хороводе. Не беда, что нету крыльев – они научат летать и бескрылого, уже опровергшие собственным опытом поговорку, что рождённый ползать, летать не может. Сами же в облике гусениц, порой безобразных, существование своё влачили. Что меня сейчас способно окрылить? Только одно. Несмотря на то, что на дне своего сердца, как на дне глубокого колодца, я похоронил всякую надежду, я ещё пытливо вглядывался в сторону сосновой просеки, где я в первый день знакомства провожал Ирину. Вот я увидел силуэт – как затрепетало суеверное сердце! Его биение отдалось даже в голове, о которую можно бить пустые бутылки из-под водки или из-под мартини. Повторюсь. Всё дело вкуса. Но это, конечно же, была не она. Это выгуливала коз местная женщина, праведная Бавкида. Вон ещё вдали обозначились силуэты. Но это собирали землянику две девочки сёстры с сухопарым мужчиной в камуфляжной кепке, видимо, их отцом.