От слов к телу
Шрифт:
Возможно, одеяло первоначальной редакции показалось Николаю I чрезмерно вольтерьянским; однако нельзя не заметить, что, перерабатывая текст, Пушкин не ослабил фривольности: отказавшись от рискованного направления поползновений графа, он изменил модальность действий героя — если в первом варианте Нулин лишь хочет коснуться одеяла, то в новой редакции он уже коснулся руки Натальи Павловны. Замена аграмматической рифмы на глагольную вызвала дальнейшую перестройку текста — появился стих «гнев благородный в ней проснулся», дублирующий сочетание «честной гордости полна», таким образом, психологическая ретардация, подготавливающая заключительный жест героини, усиливается.
Следует различать два синтаксически-коммуникативных типа жестикуляции в нарративе. Первый можно назвать монологическим, жесты этого рода не включены в коммуникацию героев [379] . Второй тип, включающий жестовую составляющую в коммуникацию персонажей, — жестикуляция диалогическая. Жесты тут образуют цепочки, выступающие как реплики.
379
Таково в ГН описание хлопот Натальи Павловны, предвкушающей появление гостя:
Слуга бежит. Наталья Павловна спешит Взбить пышный локон, шаль накинуть, Задернуть завес, стул подвинуть, И ждет. <…>Тут четыре действия составляют своеобразную карпалистическую фразу: общим денотатом всех движений будет «подготовка к приему», первые два направлены на самое героиню, вторые — на интерьер, причем внутри фразы устанавливаются сложные отношения зеркальной симметрии, создающиеся как средствами собственно жестовой прагматики (ср.: шаль накинуть — задернуть завес), так и с помощью ритмико-грамматических фигур (ср. расположение глаголов и дополнений, а также эквиритмию существительных в двух этих стихах). Реальный комментарий к этому месту см.: Сретенский В. М. Псевдолотман: Историко-бытовой комментарий к поэме А. С. Пушкина «Граф Нулин». М., 2010. С. 91–95. Примечательно, что единственным «наблюдателем» и интерпретатором этой театральной жестикуляции героини служит читатель.
Первый такой карпалистический диалог сопровождает сцену знакомства героев:
Уж стол накрыт. Давно пора; Хозяйка ждет нетерпеливо. Дверь отворилась. Входит граф; Наталья Павловна, привстав, Осведомляется учтиво, Каков он? что нога его? Граф отвечает: ничего. Идут за стол. Вот он садится, К ней подвигает свой прибор И начинает разговор <…>Хозяйка привстает — это соответствует правилам хорошего тона, гость в ответ подвигает свой прибор, подсаживаясь к хозяйке (а не располагаясь визави, как было принято [380] ), и тем самым сразу приступает к легкому нарушению границ приличий, делая незаметно для себя первый шаг на пути к кульминационной пощечине [381] .
380
См. об этом: Сретенский В. М. Псевдолотман. С. 120–121.
381
Следующий жест в ГН — уже не символический и не конвенциональный, но индексальный — вновь возвращает нас к теме границ и к теме приличий: граф заменяет им слово, неудобное к произнесению, жест дан как экстралингвистическая часть реплики героя:
«Как тальи носят?» — Очень низко, Почти до… вот, по этих пор.В эпизоде прощания героев после весело проведенного вечера граф и Наталья Павловна в обмене репликами-жестами меняются ролями. Здесь впервые возникают интересующие нас мануальные мотивы:
<…> С досадой встав, Полувлюбленный, нежный граф Целует руку ей — и что же? Куда кокетство не ведет? Проказница — прости ей, боже! — Тихонько графу руку жмет.Конвенциональному поцелую Нулина хозяйка отвечает скрытым рукопожатием, которое будет чуть позже прочитано распаленным воображением героя как нераспознанный им прежде флирт:
Он помнит кончик ножки нежной, Он помнит: точно, точно так! Она ему рукой небрежной Пожала руку; он дурак, Он должен бы остаться с нею — Ловить минутную затею.Тайное пожатие руки как эротический жест к 1825 году уже прочно вошло в карпалистический арсенал русской поэзии. Можно напомнить памятный Пушкину «Первый снег (В 1817-м году)»:
Счастлив, кто испытал прогулки зимней сладость! Кто в тесноте саней с красавицей младой, Ревнивых не боясь, сидел нога с ногой, Жал руку, нежную в самом сопротивленье, И в сердце девственном впервой любви смятенья, И думу первую, и первый вздох зажег, В победе сей других побед прияв залог [382] .382
Вяземский Л. А. Стихотворения. Л., 1959. С. 130.
А можно привести пример тайного рукопожатия как прелюдии к более серьезным действиям из другого сочинения автора ГН:
И перед ней коленопреклоненный, Он между тем ей нежно руку жал… Потупя взор, прекрасная вздыхала, И Гавриил ее поцеловал. Смутясь она краснела и молчала; Ее груди дерзнул коснуться он… «Оставь меня!» — Мария прошептала, И в тот же миг лобзаньем заглушен Невинности последний крик и стон…383
Сходные примеры из Дельвига и Давыдова см.: Сретенский В. М. Псевдолотман. С. 162–163.
Усилению мотива рукопожатия (важного еще и потому, что ночные рассуждения графа о рукопожатии — место, отсылающее непосредственно к шекспировской поэме, ставшей, по позднейшему признанию Пушкина, одним из импульсов к написанию ГН [384] ) служит его каламбурное обыгрывание в сцене, предшествующей тактильному обмену интересующего нас кульминационного эпизода:
<…> вот он подходит К заветной двери и слегка Жмет ручку медную замка <…>384
См.: Левин Ю. Д. Некоторые вопросы шекспиризма Пушкина // Пушкин. Исследования и материалы. Т. 7. Пушкин и мировая культура. Л., 1974. С. 77. Впрочем, шекспировский Тарквиний воспринимает трепет руки Лукреции не как знак кокетства, а как симптом тревоги о Коллатине. Эротические переживания (если их допустить в трактовке монолога Тарквиния) здесь целиком — на совести преступника.
Не менее важно предшествующее этому фрагменту отступление, предваряющее касание Нулина в отредактированном варианте сцены, завершающейся пощечиной:
Так иногда лукавый кот, Жеманный баловень служанки, За мышью крадется с лежанки: Украдкой, медленно идет, Полузажмурясь подступает, Свернется в ком, хвостом играет, Разинет копи хитрых лап — И вдруг бедняжку цап-царап.Для провербиального кота «цап-царап» — вовсе не жест, а вполне практическое действие, аллегорический смысл которого, однако, понятен любому читателю поэмы, ожидающему скорой развязки. Заметим, что внимательный и недоброжелательный критик Пушкина дважды в пересказах ГН заменил мышь кошкой. В «Литературных опасениях» Надеждин иронически упоминает «мастерское изображение влюбленного кота, в пылу неистового воскипения страсти цап-царапствующего свою любимицу» [385] ; а в рецензии на «Две повести…» уточняет: «В <…> картине кота <…> поэт подменил ныне <…> кошку мышью» [386] .
385
Пушкин в прижизненной критике: 1828–1830. СПб., 2001. С. 386, примеч. 9.
386
Там же. С. 114, примеч. **. Это мнение Надеждина не подтверждается имеющимися рукописными редакциями ГН.
Возвращаясь к кульминации поэмы, следует отметить, что она зеркально повторяет сцену рукопожатия, корреспондируя также с обменом символическими жестами в сцене знакомства. Однако жесты как знаки, которыми обмениваются персонажи, здесь исчезают, возвращая диалогу мануальных движений героев практический характер: в ответ на нулинское нескромное касание руки следует столь же прагматическая оплеуха, увесистость которой особо оговорена автором поэмы:
Пощечину, да ведь какую!Итак, нам представляется малоубедительным текстологическое решение, закрепляющее в качестве основного варианта кульминации ГН сцену с одеялом. Описанный в «цензурной» редакции жест Нулина — соприкосновение рук героев — более наглядно продолжает ряд жестовых диалогов поэмы, весьма значимых для карпалистики ГН.
Не менее важно другое: как неоднократно отмечалось в исследовательской литературе, ГН тесно связан с пушкинским романом в стихах [387] . Из черновиков III главы романа в текст поэмы с некоторыми вариациями переходит отброшенная сцена: здесь герой, читавший накануне Байрона, лежа в постели поутру (или только что поднявшись), рассуждает о своих чувствах к героине:
387
См. об этом: Сидяков Л. С. «Евгений Онегин», «Цыганы» и «Граф Нулин» // Пушкин: Исследования и материалы. Л., 1978. Т. VIII.