Отрешенные люди
Шрифт:
— Что вы, ваше сиятельство, не надо плетей, незачем, я мужик понятливый, спрашивайте обо всем, как Бог свят, расскажу…
— То–то же, — смягчился Татищев, — и "слово и дело" кричать больше не станешь, попусту время у меня отнимать?
— Ни в коем разе, не буду…
— Смотри у меня. Хорошо. Как ты первый раз в воровскую шайку попал, то нам известно. Рассказывай не спеша, чтоб записать все возможно было, что делал и какое еще воровство свершил, когда тебя к твоему хозяину доставили. Запамятовал… как его…
— Филатьев, — услужливо подсказал Ванька. — Да я, вроде как, сказывал уже…
— Начинай сызнова. Хочу проверить: врешь ли ты или правду сказать хочешь. Сказывай.
— Слушаюсь, ваше сиятельство. А водички нельзя ли попить, а то в глотке дерет. Прикажите подать.
Ваньке принесли ковш холодной воды. И он, хлебнув из него, поставил ковш на лавку, у стены, и начал рассказывать о событиях многолетней давности, подобострастно глядя в лицо Татищеву, который вновь уставился в окно, показывая, насколько ему безразличен рассказ. На самом деле ухо его чутко улавливало все имена, называемые Ванькой, и оставляло их в памяти. И еще… еще Алексея Даниловича не покидала мысль, которую он хотел проверить, слушая давние воровские похождения этого, далеко не раскаявшегося, вора.
— Вот как привели меня обратно, на двор господина моего, торгового человека Филатьева, то велел он меня к столбу посреди двора приковать на цепь, — начал неторопливо Иван, — а надо вам сказать, что к той же самой цепи, только другим концом был прикован и медведь ручной…
… Да, на другом конце цепи у Филатьева сидел годовалый пестун, по кличке Потапыч. Росту он был не очень большого, добродушен, игрив, мяса сырого ему почти не давали, опасались, что проснется звериная кровь, и никто особо из дворовых людей Потапыча не боялся, бесстрашно проходя мимо него. Но одно дело — идти мимо прикованного прочно медведя, а другое — самому быть прикованным нос к носу со зверем.
Попервоначалу Ванька струхнул и начал дико орать, просить прощения в содеянном, но хозяин ушел в дом, не желая слушать его излияний, и он замолк, решив покориться судьбе. К вечеру, когда двор почти опустел, все работные люди разошлись по своим закуткам и Ванька остался один на один с медведем, стало особо страшно. Он представил, как тот прокусывает острыми клыками ему шею, раздирает когтями живот, и …заплакал. Даже не то, что заплакал, а слезы потекли, полились, ничем не сдерживаемые, забило комком сжатого воздуха горло, нос, и он принялся негромко всхлипывать, жалея сам себя и свою загубленную жизнь.
Тогда он решил помолиться своему ангелу–хранителю, пообещать ему, что, коль тот поможет, спасет его, не даст умереть от звериных лап, то он начнет новую жизнь, бросит воровство, забудет о клятве, что дал этой ночью под Каменным мостом, попросит хозяина, чтобы тот отправил его обратно в деревню и дал разрешение жениться… Дальше этого, женитьбы, воображение ванькино ничего ему не подсказывало. Он представил кучу детей, себя, идущим в лаптях по рыхлой земле вслед за плугом, душную избу, печку, полати, закопченный потолок… Нет, думать об этом не хотелось, и тогда он стал представлять, как еще может повернуться его судьба, в какую сторону заведет его.
Вот если бы освободиться от цепей, убежать в город, тогда… Он вспомнил, как Шип сказал, что будет ждать его нынче под мостом, обещал научить, как быстро добывать деньги, познакомить с другими такими же ворами… Если честно, то Ванька совсем не собирался долго подчиняться низкорослому атаману и думал, что сам бы смог со временем стать на его место и успешно заправлять шайкой.
Вдруг Потапыч, что спал до этого, вольготно растянувшийся на земле, прикрывая нос лапой от назойливых мух, проснулся, сел и негромко заворчал, уставясь маленькими черными глазками на Ивана. Тот напрягся, глянул по сторонам, рассчитывая, кого бы позвать на помощь, коль медведь навалится на него. Но поблизости никого не было, а кричать стыдно, засмеют потом. Потапыч неожиданно легко вскочил на лапы, по–собачьи отряхнулся, мотая холкой, выгоняя из шерсти набившиеся катыши, пыль, и сделал несколько шагов в сторону человека, словно увидел его в первый раз. До этого он не проявлял особого интереса к Ивану, сытно накормленный с утра прислугой, пребывал в благодушном, полусонном настроении, а потом и вовсе уснул. Теперь, на голодный желудок, Иван почему–то весьма заинтересовал его, и он, сделав несколько шагов, остановился, смешно наклонил голову, начал втягивать носом воздух.
— Чего нюхаешь? Чего? Костлявый я, — Иван вскочил и отбежал настолько, насколько позволяла надетая на пояс цепь. Он увидел лежащие вдоль забора здоровые жердины, приготовленные для оглоблей или еще чего, но до них было не дотянуться. Оставался один выход: бегать вокруг столба, если Потапыч попробует поиграть с ним или… кто его знает, что на уме у медведя. А тот все тянул и тянул нос к человеку, вдыхая незнакомый запах, и сделал еще несколько шагов по направлению к нему.
— Куды ты?! Куды?! — Ванька сделал при этом несколько шагов назад, пытаясь сохранить расстояние меж ними. — Забыл, как кормил тебя, Потапыч? Ну, чего ты? Хороший, хороший, — пытался ласково разговаривать он с медведем.
В это время на крыльцо вышел хозяин Филатьев и, видя, как Ванька разговаривает с медведем, нарочно громко захохотал, уперев кулаки в бока. Вслед за ним вышли из дома еще несколько человек дворовых, которые, желая сделать хозяину приятное, принялись хохотать и тыкать в ванькину сторону пальцами.
— Гляди, полные штаны, поди, наложил…
— Это тебе не ночью по хозяйским сундукам шарить…
— Посидит на цепи, наберется ума.
Ни один из них даже не подумал заступиться за него, Ивана, не попросил хозяина, чтоб сменил гнев на милость. Хорошо, хоть слезы его не заметили, а то бы…
Насмеявшись вдоволь, хозяин, лениво позевывая, ушел обратно в дом, разошлись и дворовые. Начало смеркаться, и Иван опять остался один на один с медведем на всю ночь, не представляя себе, как он будет спать, если рядом с ним будет зверь. Какой уж тут сон. Но Потапыч, которому в это самое время вынесли полную миску каши, забыл о существовании прикованного возле него человека и, добродушно урча, уминал угощение, а наевшись, облизал лапы и вновь завалился спать. У Ваньки чуть полегчало на душе. На то, что его самого будут кормить, он и не рассчитывал, зная скаредность и прижимистость Филатьева. Тот старался выгадать даже на самом малом и сроду не выбрасывал сношенную до дыр обувь, а отдавал собственному сапожнику, что нашивал чуть ли не впритык заплатки, перетягивал старую обувку на колодках. Иван сел к столбу, прислонившись спиной к теплому, нагретому за день дереву, задремал незаметно для себя. Разбудило его чье–то прикосновение, он дернулся, открыл глаза, ожидая увидеть перед собой медвежью морду, но то была дворовая Аксинья, что держала в протянутой руке миску с кашей, в середину которой была воткнута деревянная ложка, на земле стояла кружка с водой.
— Поешь немного, — тихо сказала она, косясь на спящего медведя, — пока никто не видит.
— Спасибо, — Иван жадно схватил миску, но тут же поставил ее на землю, заговорил шепотом, — ты бы мне лучше это… ключ от цепи нашла.
— Нет, — покачала та головой, — у хозяина он в комнате.
— Так выкради. Ну, прошу тебя… Ксюша… Сделай для меня…
— Нет, красть не стану, но я тебе помогу, знаешь чем, — и она шепотом быстренько сообщила Ивану историю, которая могла ему и пригодиться, если хозяин не помилосердствует.