Отрочество
Шрифт:
Ишь, вошка канцелярская, взятку ему! Да и ладно бы, если бы за способствование намекнул вежественно, а то — за отсутствие препон, которые сам и же создаёт!
Тут раз дай слабину, замаешься вдругорядь отбиваться от таких же вошек начальственных. Сразу укорот давать надо, даже через собственное неудобство. Штоб знали!
Раз, другой, да третий — наотмашь по зубам крысиным, по ручонкам жадным культяпистым! Через жалобы начальству, через суды, газеты. Зубами скрипеть потом будут, ненависть таить, но — без препон, потому как им же дороже выйдет.
Но
Поплывём, или как моряки говорят — пойдём, на несколько дней позже, чем могли бы. Не критично.
Терпёжка лопается, это да! Но не страшно, есть чем себя интересным занять. Оно и в Одессе делов куча — не знаю, за што и хвататься. Единственное нерадостное — Мишка после Константинополя возвращаться в Москву будет.
От этого немножечко грустинка на сердце, но и так-то — ого! Каникулы устроили ему, чисто гимназисту-барчуку какому, лёгкие от пыли портняжной продышали. А главное, не хромает уже! С тросточкой пока, потому как ноги ещё слабые, но — не хромает. А?!
— Экий ты… — тётя Песя, сдувающая с меня перед выходом последние пылинки, замялась, подбирая слова, — взрослый стал.
— Длинный, — поправил я её самокритично, оглядывая в зеркале свою физиономию, несколько лошадиную от исхудалости. И это ещё ого-го! Такая себе морда лица была ранее, што сам себя пугался, и это безо всяких шуток!
Сейчас волосы отросли немножечко. Всё тот же ёжик колючий на голове, но не как у гимназиста-приготовишки, а с намёком на изысканность и военный стиль. Кожа больше не бледная, а главное — без следов от гнойников! Последнее больше всего радует.
«— Скоро прыщи пойдут!» — выдало подсознание ехидно.
Несколько минут мы ждали во дворе, под пронзительными взглядами соседей, обсуждающих нас весьма громогласно и без малейшего стеснения.
— Ты видела это лицо? Нет, ты видела или где, я тибе говорю?! — тётя Хая, которая Рубин и дура, спорила с приятельницей из соседнего двора, забредшей на зрелище и поговорить, — Шло… Егорка, повернись! Вот же имечко! Всё у них не как у людей!
— Видишь таки? — она тыкала в мою сторону всё пятернёй — для убедительности, — Нормальное почти лицо, а не урод-уродом, как он недавно! Ну!? А ты мине шо говорила?! Сейчас ещё немножечко вкусного одесского воздуха и полезной еды от Песи… Шо? Да бывает иногда и вкусная, так мальчики говорят. Вежливые! А может, не так штобы и часто ели нормальное, сравнить таки не с чем!
— Песя готовит не под твоё надо, а как положено! — вступилась за Фирину мамеле другая соседка, не успевшая поругаться с ней от чувства острой зависти.
— Мишенька! — тётя Хая, которая Кац, всплеснула руками, выйдя из своих комнат, — Какой ты красивый мальчик в этом костюме! А зная за твоё портновское будущее и обеспеченность, ты становишься таки ещё красивее! Такой себе красивый жених, шо
— Таки да! — вылезла со стороны бездочерняя, а потому не стеснятельная в таком деликатном вопросе Ривка, — Я даже так скажу, шо много наших с таким женихом подумают, и легко станут не нашими, если он да и всерьёз!
Мишка заполыхал красным, от стеснения вперемежку со злостью, но смолчал. Знает уже, шо с бабами спорить, это зачем? Чисто потеря времени и трата нервов с репутацией!
Спустя минуточку во дворике чаячьими голосами разругались почти все бабы, беря подруг на горло и оскорбления.
— Вот поэтому, — одними губами сказал Миша, — никаких жидовок!
Я хотел было сказать в ответ всего и разного, но немножечко подумал, и не стал. А потом вышла такая нарядная и красивая Фира, што оно всё стало как-то мимо и неинтересно.
Даже жара жарой быть перестала, и солнце, как по заказу, спряталось на подремать за пушистым белоснежным облаком.
— Эсфирь Давидовна, — я по-взрослому подставил локоть, в в который вцепилась разрумянившаяся девочка, — позвольте проводить вас к экипажу!
Извозчик осклабился зубасто, показав жёлтые, совершенно лошадиной крупности зубы, и шумно почесался в проволочной чернявой бороде, нарушая очарование момента.
Тётушки, не прекращая скандалить промеж собой, начали умиляться такими взрослыми и красивыми нами. Пожелания и фразы просто так зазвучали такие, будто мы собрались уже не то в церковь, не то в синагогу, притом все четверо разом.
Всё это вперемешку с междусобойной руганью, расчувствованным сморканьем в фартуки и зовом детей, штоб посмотрели на нарядных нас.
Отъехали когда, я к Фире поворотился.
— Видела? — та закивала, — Слышала? Вот… штобы сама так — ну никогда! Жу-уть! Не женщины, а натуральный базар чаячий!
Ехали пока, потренировались немного во взрослых разговорах.
— Будьте добры, Александр, пните пожалуйста Михаила!
Короткий пинок по лодыжке здоровой ноги…
— Благодарю вас, друг мой, — киваю ему светски, приподымая шляпу, — это было очень кстати! — И за што же мне такая честь? — осведомлялся в ответ Михаил, щиплясь с подвывертом.
— Я заметил друг мой, шо вы хромаете на одну ногу, и решил сделать вас более симметричным!
Очень быстро мы стали симметричными на синяки через изучение этикета, но настроение от этого ни разу не попортилось. Не мешал даже наглый извозчик, лезший в нашу великосветскую беседу со своим простонародным юмором.
На Приморском бульваре щедро расплатился полтинником, не запрашивая сдачи.
— На чай и закуску к нему!
— Весёлые господа! — подмигнул водитель кобылы на прощание сперва левым, а потом и правым — подбитым глазом, — Ну если вдруг шо, то я завсегда готов и рад! Н-но, залётная! Фира мине под руку подошла, братья рядышком, и такой себе променад устроили. Неторопливо, с тросточками, по сторонам глазеем, да себя показываем.