Пальмы в снегу
Шрифт:
Хосе снова крепко обнял его.
— Я так скучал по тебе, white man, — прошептал он.
— Я тоже, Озе, mi frend, — голос Килиана звучал серьёзно, хоть он и не мог сдержать улыбки. — Я всегда тщательно готовлюсь к твоим праздникам!
— Нужно праздновать каждую мелочь! — сказал Хосе. — Сегодня мы здесь, а завтра... с духами!
— И где же его крестили? — спросил Килиан. — Ты не говорил, что падре Рафаэль приходил сюда, да и я в это ни за что не поверю!
Времена, конечно, изменились, но Килиан был уверен, что священник по-прежнему считает своим
— Падре Рафаэль уже провёл обряд крещения в Сарагосе, полный обряд и очень красивый, — ответил Хосе. — Мы сделали все так, как велит твоя церковь. — Он лукаво подмигнул. — И мы не снимали обувь, пока находились в главном дворе.
Килиан звонко расхохотался и огляделся. Повсюду слышалась речь буби и пиджин-иглиш. Он по-прежнему не понимал язык буби, но нигерийский диалект уже знал не хуже, чем пасолобинский.
Несколько человек подняли стаканы за его возвращение. Другие — среди них были Валдо, Нельсон и Экон — подошли его поприветствовать, хлопая по спине.
Валдо тоже повзрослел, как и Симон, но его широкий лоб по-прежнему составлял резкий контраст с остальными, более мелкими чертами. Нельсон явно прибавил в весе, лицо его стало ещё круглее, а второй подбородок — ещё толще. В кучерявой шевелюре Экона, уже довольно свободно говорившего по-испански, уже блестела седина, но когда он улыбался, на щеках по-прежнему проступали ямочки, очень его молодившие.
Низенькая полноватая женщина, которая представилась как Лиалия, оказалась женой Экона. Она тут же утащила мужа танцевать под шутки и смех остальных. Килиан едва сдержал удивлённый возглас, сообразив, что впервые видит жену Экона — ту самую, которую тот делил с Умару. Эта мимолётная мысль заставила Килиана вспомнить об ужасных минутах, когда он в ярости избил Умару, и тот решил отомстить. Как теперь живётся Умару на родине? Не то чтобы Килиана так уж беспокоила его судьба: в конце концов, если бы не Хосе, возможно, Умару убил бы его; и все же, сколько бы времени ни прошло, его всегда будет мучить чувство вины за тот поступок; он никогда не сможет забыть о нем.
Валдо протянул ему маленькую плошку со спиртным, и Килиан сделал глоток. Жидкость обожгла горло и желудок. Бой барабанов отдавался у него в груди, а монотонное пение женщин звучало так знакомо, словно он здесь вырос.
Это был настоящий праздник жизни. Ни горящих свечей, ни святой воды, ни елея для помазания новорожденного, чтобы освободить его от первородного греха и ввести в лоно Святой Церкви. Зато были свежий пот, горячая кровь, напряжённые мускулы и берущие за душу звуки, прославляющие величин жизни.
— Словно ничего не изменилось за сотни лет... — прошептал Килиан, совершенно околдованный праздничной атмосферой.
Хосе услышал это замечание.
— О, mi friend! — произнёс он. — Здесь все время кажется, что ничего не изменилось, но на самом деле это не так.
Он опустил руку на плечо Килиана.
— Теперь у меня есть ещё один внук, кровь от крови моей. Это ли не перемена?
—
Хосе радостно рассмеялся.
— Кстати, где родители новорожденного? Мне бы хотелось их поздравить.
И снова это случилось.
Она подняла на него взгляд — и весь мир вокруг замер, и смолкли все песни.
Это длилось не более мгновения. Ее огромные ясные глаза пронзили Килиана, словно две стрелы. Это длилось лишь миг, но за этот миг он успел понять, как она рада снова его увидеть.
Она сидела с красивым пухлым младенцем на руках. Сияющая белизна открытого платья на широких бретелях оттеняла ее тёмную кожу. В нескольких метрах от неё Моси выпивал и приплясывал в компании друзей, но при этом то и дело подозрительно косился на жену, которая слишком уж заинтересованно смотрела на массу Килиана.
Килиан опустил глаза и посмотрел на ребёнка.
— Поздравляю! — произнёс он. — Какой хорошенький! Как его зовут?
— Инико, — ответила она. — Это означает «рождённый в тяжелые времена».
Килиан поднял взгляд и снова посмотрел на неё.
— Разве сейчас тяжелые времена?
Она выдержала его взгляд.
— Возможно, как раз сейчас времена и меняются, — ответила слегка дрожащим голосом.
Они молча смотрели друг на друга.
— Я рада, что ты вернулся, Килиан, — прошептала она.
Килиан застыл на месте, услышав эти слова из ее уст.
Он до сих пор даже не знал ее имени!
Для него она всегда была дочерью Хосе. Дочь Хосе! Очаровательная медсестра, которая ухаживала за Антоном перед смертью. Прелестная женщина, что утешала его в горе. Ее лицо до сих пор вставало у него перед глазами в самых чудесных снах.
И он до сих пор не знал ее имени...
Он чувствовал, как заливается краской стыда.
— П-прости... — произнёс он, слегка заикаясь, — н-но... я не знаю твоего имени.
Ее полные, чётко очерченные губы дрогнули, и прекрасное лицо озарила широкая улыбка. Она подняла руку и погладила две раковины на кожаном шнурке, висевшие у неё на шее.
«Я думала, ты так никогда и не спросишь», — подумала она.
— Меня зовут Даниэла Бисила, — ответила она вслух.
Светловолосый двухлетний малыш в коротких голубых штанишках на голое тело, с нагрудником и лямками, перекрещенными на спине, играл дверцами «студебеккера-аванти». Его пухлые ручонки то открывали, то закрывали дверцы и капот маленькой машины с квадратными фарами.
— А ты, должно быть, Исмаэль, — Килиан наклонился, чтобы погладить его по голове. — Как ты вырос... А твоя мама там?
Малыш по-прежнему молчал, наморщив лобик; казалось, он вот-вот заплачет.
— Ну, что ты? — пробормотал Килиан. — Испугался?
— Оба! — услышал Килиан весёлый голос Хулии. — Можешь подержать ребёнка?
В дверях показалась маленькая женщина с детским выражением лица и волосами, убранными под зелёный платок, и застыла, удивленно глядя на Килиана. Узнав подругу Саде, Килиан нахмурился. Что она здесь делает?