Пальмы в снегу
Шрифт:
Килиан заговорил, неотрывно глядя в небо, которое в этот день было как никогда чистым и синим. Где тот дождь, что всегда сопровождал его в самые печальные минуты жизни?
— Даниэла, дочка, — сказал он. — Мне хотелось бы, чтобы ты ответила на один вопрос. Я могу сказать, что ухожу с миром... — Он немного помолчал. — Но я хочу знать: я был тебе хорошим отцом?
Услышав эти слова, Кларенс почувствовала резкую боль в груди. Она подумала о том, что бы ответила сама, окажись на месте Даниэлы. Что могла бы сказать, спроси ее об этом Хакобо, растерявший все свои физические и душевные достоинства? Что она могла бы ответить? Только промолчать.
—
Килиан закрыл глаза, успокоенный этим ответом. По крайней мере, в этой унылой части его жизни, после разлуки с Бисилой, все же был смысл.
По щекам Кларенс покатились тяжелые слезы. У неё самой уже никогда не будет возможности ответить на этот вопрос, и теперь она глубоко раскаивалась, что не желала видеться с Хакобо, когда он ещё мог ее понимать. Если даже те, кто напрямую пострадал от его поступков, в конце концов простили — хотя бы отчасти, поскольку невозможно забыть столь чудовищный поступок — если они сумели изжить из своих сердец ненависть, обиду и жажду мести, то уж она тем более не должна иметь к нему претензий.
«Слишком поздно», — подумала она, понимая, что подвергла Хакобо худшему из наказаний: его отвергла собственная дочь.
Килиан снова открыл глаза и повернул к ним голову.
— Твоя мать... Сказала перед смертью, что хочет быть похороненной рядом со мной, и я не нарушу данного ей обещания.
Даниэла чуть заметно кивнула, сжав губы, чтобы сдержать слезы.
— Но мне бы хотелось.. — продолжал Килиан, — мне бы хотелось, чтобы вы с Лахой сделали кое-что для меня. Когда вы вернётесь на Фернандо-По, отвезите туда две горсти земли из моего сада. Одну из них высыпьте под королевские пальмы Сампаки, а другую — на могилу дедушки Антона на кладбище Санта-Исабель.
Лаха понял, каких усилий стоит Даниэле сохранять спокойствие. Он подошёл к ней и положил руку ей на плечо. Килиан слабо улыбнулся ему. Да, это было неизбежно, их с Бисилой дороги снова должны пересечься. Это было лишь вопросом времени: духи лишь дали им временную передышку. Килиан не сомневался, что Бисила, как и он сам, радуется, видя, как их жизнь возродилась в их общих внуках.
Килиан потянулся к шнурку в себя на шее и погладил две маленькие раковины, висящие на потертом кожаном ремешке.
— Помоги мне, Даниэла, — сказал он. — Развяжи узел.
Даниэла послушно развязала узелок. Килиан долго держал ожерелье на ладони, затем сжал в кулаке и протянул дочери.
— Отвези его Бисиле и скажи ей, что я уже там, где оно мне не понадобится. А ещё скажи, что я верю — оно будет защищать ее всю оставшуюся жизнь в этом мире, как до сих пор защищало меня. — Он снова устремил взгляд в синее небо за окном. — Это все. А теперь я хотел бы поспать...
Да, именно этого ему хотелось: уснуть и отдохнуть на маленьком острове, покрытом деревьями какао, с блестящей листвой и охристыми плодами, где день всегда равен ночи, где нет других цветов, кроме зеленого, и где он выращивал пищу богов. Хотел пересечь причудливый узор заливов и бухт, подняться по тропе лихорадки, вдохнуть аромат белых цветочков, таких нежных и трогательных; услышать смех, шутки и гортанное пение нигерийцев и ритмы их барабанов; полюбоваться разноцветными клоте женщин на улицах легкомысленного города, раскинувшегося у подножия туманного пика Санта-Исабель; вдохнуть сладкий, тёплый и влажный запах острова; пройти под сводами зеленого рая пальм, кедров, сейб и папоротников,
Ах, как ему хотелось быть этим островом и каждым своим уголком ощущать прозрачный взгляд Бисилы!
В ту ночь Килиан потерял сознание. Два дня он бредил и в агонии то и дело произносил какие-то странные слова, непонятные Даниэле и Кларенс, зато хорошо знакомые Лахе, вот только он отказывался их переводить. Время от времени Килиан произносил имя Бисилы, и тогда с его лица исчезало выражение муки; даже казалось, что он светится от счастья; так продолжалось до сих пор, пока с последним вздохом его душа не покинула бренное тело.
Через неделю после похорон Лаха уехал по работе, а Даниэла осталась ещё на несколько дней, чтобы собрать одежду и вещи Килиана. Кузины изо всех сил сдерживали слезы, чтобы не расстраивать ещё больше Самуэля и Эноа, которые ещё не вполне осознавали, что дедушки больше нет в Каса-Рабальтуэ, ведь он всегда был там. Им объяснили, что дедушка превратился в бабочку и улетел на небо, благо, они ещё были в таком возрасте, что могли поверить в эту историю.
Однажды вечером, когда они заканчивали раскладывать вещи Килиана по коробкам, Кларенс очень удивилась, увидев, что Даниэла спрятала ожерелье с раковиной-каури и ахатиной. Она спросила, почему та это сделала.
— У меня есть небольшой долг перед матерью, — ответила Даниэла. — Если я отвезу его Бисиле — получится, что я поддерживаю отца, и он в глубине души обманывал маму. И я не хочу оглядываться в прошлое. У нас с Лахой есть настоящее и будущее, в котором столько радости и столько всего, что нужно сделать. Как же давит ностальгия, пропитавшая все стены этого дома! Я имею в виду и тебя, Кларенс...
Она села на кровать, сжимая в руке ожерелье, и впервые за все это время от души разрыдалась, поскольку не могла плакать при детях.
Кларенс ничего не сказала. Она позволила ей выпустить пар, освободиться от ужасного чувства сиротства, которое всегда остаётся после смерти стариков.
Наконец, Даниэла вытерла слезы и протянула ей ожерелье.
— Возьми, — решительно сказала она. — Делай с ним, что хочешь или что считаешь нужным. У меня нет ни малейшего желания этим заниматься.
Тут Кларенс вспомнила об Инико и о том, как он надел ей на шею другое ожерелье, которое она носила до сих пор, чтобы оно отгоняло злых духов. Она невольно подивилась, насколько отличаются две истории, произошедшие с двумя членами ее семьи. Будто какая-то высшая сила соединила их столь похожим образом, и в то же время — в разных местах и в разное время.
Килиан и Бисила пронесли свою любовь через время и расстояние и, хотя ничего не знали друг о друге на протяжении десятилетий, неустанно вели меж собой тайные, никому не ведомые беседы.
Кларенс и Инико, напротив, полюбили друг друга в какой-то момент своей жизни и расстались по обоюдному согласию, понимая, что ни один не откажется от своей жизни ради другого.
Однако Даниэла и Лаха, которые больше всех пострадали из-за последствий прошлого, с самого начала наложившего печать на их отношения, тем не менее, сумели от него освободиться, чтобы найти своё истинное место в жизни, построить собственное будущее, без злобы и ненависти, ни на кого при этом не оглядываясь. Даниэла сама захотела избавиться от тяжкого груза прошлого, потому что реальный мир принадлежит тем, кто лёгок на подъем.