Пальмы в снегу
Шрифт:
Да, он струсил. Ему не хватило решимости. И что самое скверное: в конце концов он закостенел в своём удобном существовании на родной земле.
Он вспомнил все, о чем читал в прессе про исторические события в Гвинее и ее отношения с Испанией. Как могло случиться, что они прошли такой путь от близкого союза до раздела, полного горьких воспоминаний? Поговаривали, что первой причиной неудачи было решение не посылать в Гвинею воинские части или полицию в помощь Обианге во время свержения Масиаса, и в результате Обианг позвал марокканских наемников. А кроме того, политика Испании была нерешительной и неопределенной — вероятно, из страха быть обвинённой в
Испания не спешила отвечать ни на просьбу поддержать эквеле, гвинейскую валюту, и на пять лет взять на себя бюджетные расходы, что гарантировало бы преференции в будущих отношениях и создало экономический и правовой климат, который обеспечил бы доверие и надежность последующих инвестиций.
Главным аргументом было то, что испанцы никогда не рассматривали всерьёз возможность современного сотрудничества в стиле Франции, никогда не упускающей возможности принять участие в подобных делах. Франция вкладывала в международные отношения миллионы, в то время как Испания не вкладывала почти ничего. Мануэль рассказывал, что многие бывшие землевладельцы, такие как Гарус, жаловались, что миллионам, потраченным на заработную плату в международных организациях, можно было бы найти лучшее применение, если бы эти деньги дали людям, имеющим опыт работы в Гвинее, которые могли бы восстановить прежние богатства страны и наладить экономику.
Короче говоря, доходившие до них новости рисовали сложную ситуацию С одной стороны, многие государственные посты в Гвинее занимали те же люди, что и в эпоху Масиаса, и они не замедлили вернуть прежние порядки; с другой стороны, испанское правительство действовало недальновидно, несогласованно и медлительно, взявшись за решение трудной задачи, не имея никакого опыта подобных дел.
Позднее как правительство, так и оппозиция в Испании стали избегать этой темы: отчасти потому, что занялись другими проблемами: попыткой государственного переворота в стране, терроризмом, НАТО и Евросоюзом; а отчасти, ради собственного удобства. А потом, когда на острове нашли нефть, было уже слишком поздно, и другие страны уже накинулись на Биоко, чтобы отхватить кусок пирога.
Как и Испания, Килиан стоял перед сложным выбором. Одна мысль — ошибочная, как показали события, произошедшие со времени поездки Кларенс на Биоко — не давала ему покоя на протяжении всех этих долгих лет: невозможно, чтобы Бисила по-прежнему любила его после стольких лет разлуки.
— А сейчас? — продолжила Даниэла. — Почему бы тебе не поехать со мной? Мы с Лахой собираемся провести пару недель на Биоко перед отъездом в Калифорнию.
Кларенс изучала дядин профиль. Она видела, как он крепко сжал губы, пытаясь справиться с волнением. Она даже представить не могла, какие мысли роятся в его голове.
— Спасибо, Даниэла, но — нет, — ответил он наконец.
— Неужели тебе не хочется снова ее увидеть? — Кларенс не знала, вызван ли этот вопрос Даниэлы одним лишь любопытством и чувством неопределённости или же ревнивым страхом, который внушала ей эта женщина, занявшая в сердце отца место ее матери. Теперь Бисиле предстояло стать ее свекровью.
Килиан опустил голову.
«Снова ее увидеть...»
Да — увидеть такой, какой он ее помнил: в лёгких одеждах, с кожей цвета тёмной карамели, кофе или шоколада, с огромными ясными глазами и заразительным смехом. Если бы он мог снова стать молодым, сильным, в белой рубашке и широких брюках, когда ее охватывала дрожь от одного взгляда...
— Думаю, мы оба хотели бы помнить друг друга прежними, а не такими, какие мы
— Не понимаю...
«Конечно, не понимаешь, — подумал он. — Как может этот цветной, радужный мир понять те черно-белые, навсегда ушедшие дни? Я хочу помнить Бисилу такой, какой она осталась в моей душе и памяти. В наших сердцах по-прежнему тлеет искра того огня, но у нас больше нет дров, чтобы снова его разжечь...»
— Так будет лучше, Даниэла, — произнёс он вслух.
«Так будет лучше. Возможно, есть где-то место, вдали от этого изменчивого, сумасшедшего мира, где мы снова сможем быть вместе. Как она его называла? Это не мир мертвых, нет. Но и не мир живых. Но я верю, что он есть».
— Ну и что с того, что вы стали старше? — напирала Даниэла. — Думаешь, она не увидит твои фотографии? Я собираюсь послать ей полный репортаж из Пасолобино!
— Я не хочу, чтобы она видела мои фотографии, как не хочу видеть те, на которых она, — возразил Килиан. — Сделай милость, Даниэла. Не показывай нам, как мы изменились. К чему разрушать мечты стариков? Разве недостаточно просто поговорить с ней обо мне?
«Скажи ей, что я никогда ее не забывал! — хотелось ему крикнуть. — Что не было в моей жизни ни единого дня, когда бы я не думал о ней! Скажи, что она всегда была моей муарана муэмуэ... Она поймёт».
Даниэла подошла к отцу и нежно обняла его, словно не видела много лет.
Перед ней вновь было открыто будущее, полное нового опыта жизни с Лахой. Но помимо неопределённости этого будущего, ее пленило ещё кое-что: возможность уйти от прошлого, от того, чем она была, что совершила, а также от того, чего не совершила.
Все ещё сжимая его в объятиях, Даниэла уже начала скучать по отцу, ведь благодаря его прошлому ее собственная жизнь теперь начиналась в том же возрасте, в каком ее отец взошёл на корабль, увозивший его к далёкому африканскому острову, полному пальм и какао, чьи плоды с чёрными бобами золотятся на солнце. А позади остались каменные дома с черепичными крышами, лепящиеся друг к другу под толстым одеялом непорочно-белых снегов.
— Ну, полно, полно, все хорошо. — Килиан, тронутый нежностью Даниэлы, поднял на неё блестящие от проступивших слез глаза. — А теперь оставьте меня. Я устал.
Несколько минут они молчали:
— Я буду очень скучать по Даниэле... — произнесла наконец Кларенс. — Ничто уже не будет прежним.
Даниэла задумчиво барабанила пальцами по столу. Она понимала, что сейчас чувствует Кларенс. Она, как и Лаха, тоже прошла через стадии изумления, неверия и растерянности, узнав правду о том, кто на самом деле биологический отец Лахи, который, к тому же, убил отца Инико. То, что Хакобо сделал это в целях самозащиты, как-то его оправдывало, но все равно примириться с этим было очень трудно. Однако, несмотря на все эти противоречивые чувства, они с Лахой лучше, чем кто-либо другой, понимали, что означает слово «облегчение».
Положение Кларенс, напротив, было сложнее. С одной стороны, потому что она и раньше долгое время это подозревала, и теперь радовалась, что помимо чудесных уз дружбы, узы крови теперь навсегда связали ее с Лахой, а через него и Инико перестал быть для неё отпускным приключением и стал братом ее брата, и теперь их воспоминания не канут в небытие. Она будет знать о нем, а он будет знать о ней, даже если они и пойдут по жизни разными путями.
С другой стороны, Кларенс было настолько тяжело примириться с неприглядной ролью отца в этой истории, что она просто перестала с ним разговаривать.