Пальмы в снегу
Шрифт:
— Принимайте нового товарища! — крикнул тюремщик, бросая в камеру пустую консервную банку. — Расскажите ему о наших правилах!
Послышался взрыв хохота.
Дождавшись, пока стихнут шаги удаляющихся тюремщиков, Густаво и Валдо опустились на колени перед жестоко избитым человеком. Сколько раз они уже опускались на колени перед другими, вот так же лежавшими на полу? Больше десятка — с того самого дня, когда сами переступили порог этой железной двери: сначала Густаво, а вскоре Валдо, после того как их протащили через просторный двор, окружённый высокими стенами, посреди
Оба прошли через один и тот же кошмар. Их таскали на допросы в кабинет начальника, где избивали кнутами, пока они не теряли сознание; тогда их снова тащили в камеру — крошечную бетонный закуток, в длину и ширину чуть больше человеческого роста; таких камер внутри здания были целые ряды. Через крошечное зарешеченное окошко под потолком по ночам доносились встревоженные голоса других заключённых, пока не начинались допросы. И тогда единственными звуками, оглашавшими стены тюрьмы Блэк-Бич, становились нечеловеческий вой, вопли и жуткие хрипы несчастных.
Незнакомец попытался пошевелиться.
— Спокойно, — сказал Густаво. — Лежи лучше на животе. Поверь, я знаю, что говорю.
Тюремщики зверски избили несчастного. Вся его спина, ягодицы, ноги были покрыты кровавыми рубцами; кожа кое-где содрана до мяса. Начальник тюрьмы явно дал волю своим псам!
Лишь спустя два или три дня бедняга сможет повернуться. Но едва он сможет это сделать, как его снова изобьют кнутом по только что поджившим рубцам. И так — пока он не умрет или пока тюремщики не устанут бить и не решат оставить его в покое, как их.
Для тюремщиков заключённый — не человек, так что с ним можно не церемониться; даже убийство заключённого здесь не считается преступлением, даже самым лёгким.
Если тюремщики они могли прочитать надписи на стенах, думал Густаво, те надписи, что заключённые пишут собственной кровью, выражая последние печальные мысли — они бы знали, что навсегда погубили свои души.
Долгое время Густаво и Валдо с ним говорили, не ожидая ответа. Они знали по опыту, как важны для новичков слова утешения. Рассказывали ему, где находятся, сообщили время подачи еды и очередь выноса параши. Сказали, что его тело привыкнет к ударам, возможно, он выживет — как выжили они: ведь они провели здесь уже много времени и до сих пор живы; а если очень повезёт, когда-нибудь он выйдет на волю.
Когда его дыхание стало ровнее, Валдо спросил:
— Как тебя зовут?
— Максимиано... Почему вы здесь?
— Потому же, почему и все.
Густаво предпочёл не вдаваться в объяснения. С тех пор как Масиас взял в свои руки все государственные полномочия и установил однопартийный режим, началась жесточайшая и нескончаемая охота и уничтожение всех противников без разбора — всех тех, кто, обладая достаточным влиянием, мог претендовать на пост президента республики. В любую минуту кого угодно могли объявить диверсантом или врагом народа.
В случае Густаво, который принадлежал к одному из оппозиционных движений, причины ареста были очевидны; что же касается Валдо, то он имел неосторожность крепко высказаться по поводу нового режима в присутствии бывшего полицейского,
Благодаря постоялому притоку новых заключённых, Густаво и Валдо узнавали новости с воли; так им стало известно, что президент республики, и прежде обладавший капризным и подозрительным нравом, теперь окончательно помешался.
— Ну, а ты? Почему ты здесь оказался?
— Кто-то донёс, будто бы я жаловался на низкую зарплату.
— О да, это серьёзное преступление! — горько пошутил Густаво.
Чиновники никогда не знали, когда им выплатят жалованье и в каком объёме. Когда Масиас был в настроении, он выплачивал им кое-какие деньги из народных средств, хранившихся у него дома в ванной комнате, и правительственным служащим приходилось выстаивать многочасовые очереди, чтобы получить деньги, которые сам он считал плодом благотворительности «неустанного труженика на благо народа», как он предпочитал себя именовать.
— Мы здесь познакомились с одним человеком, которого посадили за то, что он возмущался качеством китайского риса... Правда, Валдо?
— И что же с ним случилось? — спросил Максимиано; в голосе его прозвучала безнадёжность.
— Перевели в другую камеру, — соврал Густаво.
Валдо устало привалился к стене. Он был сыт по горло дневными кошмарами и ночными стонами. Вот уже несколько недель он не плакал от боли и ярости, как сейчас Максимиано. Лишь одна мысль помогала ему терпеть удары кнута.
Он ещё не знал как, но однажды найдёт способ бежать.
— Скажи-ка, Лаха, кто изгнал испанских колонизаторов и империалистов из Экваториальной Гвинеи?
— Его превосходительство Масиас Нгема Бийого Ньеге Ндонг!
— Отлично. А кто покончил с происками испанского империализма 5 марта 1969 года?
— Его превосходительство, Великий учитель народного образования, традиционного искусства и культуры, неутомимый труженик на благо народа!
— А кто построил великолепные новые здания в Малабо?
Лахе вспомнился рекламный плакат с названием строительной компании на одном из этих зданий.
— Компания «Трансметалл»! — ответил он без малейших сомнений.
Учитель ударил его деревянной указкой. Лаха застонал и потёр пострадавшее плечо.
— Нет, — возразил учитель. — Это тоже сделал его превосходительство. Будь осторожен, Лаха. Через несколько дней он посетит нас лично и задаст тебе те же самые вопросы. Будет лучше, если ты ответишь правильно.
На следующей неделе Лаха и его товарищи, прекрасно усвоившие, что должны отвечать, натасканные перепуганными учителями, стояли возле парт и ожидали, когда откроется дверь класса, и они увидят предмет своего преданного обожания. В окно они увидели вереницу элегантных машин, составлявших кортеж президента. Однако минута тянулась за минутой, а в класс никто не входил.