Пепел Анны
Шрифт:
— Кладбище видно, — сказала Анна.
— Я там был сегодня.
— Да. Это хорошо.
— Почему его называют Колон? В честь Колумба?
Спросил я. Открыл себе лимонада, отхлебнул.
— Да. Он здесь похоронен.
Ответила Анна.
— Он же в Испании, кажется, похоронен, — вспомнил я. — На родине.
— Нет, — покачала головой Анна. — Он здесь.
Сверху кладбище похоже на квадрат. Или на ромб. В самом центре города. И поперек. То есть городские кварталы идут по большей части параллельно морю, а кладбище углом. Сверху это хорошо заметно, с шестого этажа.
— Он здесь, — сказала Анна. —
— Кем? Сделано?
— У Хосе Марти было много товарищей, — ответила Анна. — Он хотел, чтобы Кристобаль навсегда остался на острове. Здесь… Место шага. Здесь должен был загореться новый мир… то есть новый свет…
Анна сбилась. Здесь должен был загореться новый свет. Место шага.
— Кристобаль до сих пор здесь. Они подменили останки, а на Гаити вывезли кости моряка. И в Испании другие сейчас. Колумб здесь.
А что, запросто. Так все и могло быть. И Анна вполне может это знать, она же сама из аристократов.
— Он здесь, — сказала Анна. — Он здесь.
Ее прапрадед вполне мог ночью в черном плаще на плечах и с ломиком в руке вместо шпаги красться между крестами и мавзолеями. В человеке двести с лишним костей, если их разобрать, то никаких взлетных полос не хватит.
— У меня отец любит кошек кормить, — сказал я.
Мы вернулись в комнату. Сели на диван. Я отметил, что диван стоит как раз напротив окна, так, как я хотел. И что по вечерам в окно видно море. Закат немного в другую сторону, но все равно красиво.
— А я не люблю кошек кормить, — сказал я.
У дивана на полу стояла гитара. Я помнил ее, плохонькая, еще дедушкина, с дурацкими переводными картинками, я думал, что выкинули, а вот нет, отец с собой, оказывается, забрал.
Я взял гитару, брякнул. Анна тут же отобрала ее у меня, стала настраивать. Я думал, что она споет, что-нибудь из лирического, но Анна петь не спешила, настраивала и настраивала гитару. Через минуту я услышал, что она не просто настраивает, а как-то согласует ее с потрескиванием кондиционера. Потом Анне надоела музыка, Анна поднялась с дивана и стала разглядывать картину с плюшевым мишкой, ведущим рыболовный катер по бурному морю, смешная картина.
— Дурацкая картина, — я подошел ближе.
— Здесь так любят рисовать.
Я взял ее за руку. Анна обернулась и не удивилась. Я притянул ее к себе, поймал за талию и поцеловал. Прижал к стене. Анна не вырывалась, но как-то особо не обрадовалась моим стараниям, стояла, опустив руки, так что я, немного помучившись, отпустил ее и отступил.
Я отступил. Анна поправила бордовую куртку, подняла воротник. Я не знал, что дальше, как дальше.
— Мне пора, — сказала Анна. — Пора идти.
Глупо как-то. Извиняться глупо, не извиняться тоже.
— Давай вечером по набережной погуляем? — предложил я.
— Давай, — ответила Анна.
— В шесть часов, а?
— В шесть часов.
Она так и стояла возле стены, так и смотрела на мишку-капитана, на меня не смотрела.
— А где там встретимся? — спросил я. — Там где памятник с пушками? Где Прадо заканчивается?
— Где начинается.
— Тогда я тебя там буду ждать.
Анна кивнула и направилась к выходу. А я поплелся за ней. Хотел проводить ее до лифта, но она пошла по лестнице.
Вернулся в квартиру. У меня чесалась рука. Включил кондиционер погромче. Но треск не помог. Дурацкая эта картина с мишкой, теперь все время перед глазами будет.
Я подошел к стене, снял картину, поставил ее на пол, морем к стене. Плохо было. От шеи в голову поднималась тяжесть, хотелось закрыть глаза и постучать по стене затылком. Пыли много у отца. Меня вдруг затошнило от этой пыли, я остановил кондиционер и выскочил из квартиры. Лифта тоже дожидаться не стал, шестой этаж всего, на третьем этаже на стене было написано по-русски, но не почерком моего отца, хотя он мог и левой рукой написать.
Возле подъезда меня поджидало такси, похожий на лягушку «хундай» и новый таксист с бакенбардами. Я сказал, чтобы он ехал по Малекону до Прадо, нет, лучше до форта, который дальше, рядом с гаванью и четырехугольный. По пути я уснул, думаю, мы ехали по набережной, вокруг дудели в трубы.
Потом я сразу оказался у форта, на мостике над рвом, а как оказался, не помнил. Я понял, что не очень себя нормально чувствую, в виски била кровь, очень неприятное ощущение, будто кто-то пытался выдавить из моей головы по теннисному мячу, один справа, другой слева, слева явно больше. Хорошо бы еще поспать до вечера, отдохнуть хорошо, вечером в шесть часов встречаюсь с Анной возле памятника. Во рву плавали бутылки, прозрачные пластиковые бутылки, зеленые и коричневые стеклянные бутылки, мелкие желтые пузырьки и еще много другой дряни в зеленой жиже, которой стала вода. Я стоял на мостике, ведущем в форт, и смотрел на бойницу, думал — неужели находились такие дураки, что пытались штурмовать его? А вообще он мне не понравился, этот бастион, игрушечный, с закрытыми глазами его можно взять.
Я перебрался через мостик. Надо было сразу к «Кастилье» ехать, зачем я сюда приперся, непонятно. Я определился с направлением и двинулся в сторону гостиницы. Вокруг ограды квадратного зеленого парка до сих пор кисли барыги с пластинками и книгами, один барыга подкатил ко мне и впарил монету со Сьенфуэгосом под видом редкой монеты с Че Геварой. За три кука, но в хорошем состоянии, хотя, по правде, монета была тертая.
Зря я ее купил, остальные барыги тут же ко мне привязались и не отставали до конца парка, пока я не скрылся в улочке. Мне казалось, я уже тут бывал, во всяком случае арматурные штыри в низких подоконниках встречались.
Мимо на велосипеде прокатили два пацана лет по двенадцать. Один крутил педали, рулил и умудрялся зажимать под мышкой удочку, второй сидел на багажнике и держал в руках здоровенную рыбу, большую, глазастую, болотного цвета. Рыба была неуклюжая, пацаны то и дело останавливались и пересаживались поудобнее, устраивались сами и рыбу устраивали, смешно, казалось, что рыба с ними в компании, отправилась куда-то со своими друзьями, третьим номером, два пацана и рыба, и время за полдень. Солнце повисло над улицами, и народ попрятался под козырьки, под зонтики и по ресторанам. Меня останавливали четыре раза ресторанные зазывалы, предлагали пообедать, только я никак не мог понять, мне это надо или нет. Хотелось посидеть в прохладе, но на воздухе, холодного выпить и бутерброд. Пару раз дружелюбного вида парни предложили «такси, сигара, чика», но я мотал головой, чесал руку, и парни отставали.