Пепел Анны

Веркин Эдуард Николаевич

Почитал забеленные надписи. Одна относительно свежая попалось, Толя предлагал встретиться здесь в две тысячи двадцатом, в день последнего звонка, недолго ждать осталось. Я вдруг позавидовал этому оптимистическому Толе, который собирался встретиться со своими товарищами, и отчего-то решил тоже тут написать, хотя никогда не учился здесь и не собирался ни с какими товарищами встречаться. А еще отчего-то я вспомнил, что вот столько уже прожил, а никогда нигде не написал, ни на стене, ни на школьном столе, ни в автобусе на спинке сидения, ни на подлокотнике кресла, ни в лифте, не по-человечески как-то прожил.

Я решил это упущение исправить, именно в этом достойном месте.

Монетка в полпесо, однако, не справилась с краской и не дорезала до штукатурки, карябнула, как ногтем, поверху. Че Гевара в три, конечно, справлялся лучше, но все равно на одну букву у меня пять минут потратилось, да и жаль Че.

Потом нашелся ключ. Тот самый, отцовской квартиры в Ведадо, с синей биркой пластмассового адреса. С ключом получалось легче, я быстро справился.

Я был здесь.

Ну, и пальцем немного затер, чтобы надпись не казалась новой.

Подумал, что неплохо бы поставить еще дату, но тут послышались голоса, там в арке ворот акустика хорошая, здесь ведь раньше церковь была, оттуда, с балкончика башни проповеди читали, или привратный колокол монастырский звонил, а потом его на школьный звонок поменяли. Но акустику ни на что не поменяешь, когда слово скажешь, по всему двору слышно.

Голоса, двое. Пацан и девчонка.

Стоило уйти, но, не знаю почему, я не ушел, повел себя глупо, как какой соломенный дурак, скучный жилец Тринидада. Я толкнул ближайшую дверь, она оказалась открыта.

Почему-то я ожидал встретить парты. Старинные такие, с черными откидывающимися крышками, я видел в музее просвещения Красноярского края, там чудесная экспозиция, парты, чернильницы, табели, ранги, розги, классная печь, чучело классной дамы, ну и всякий другой Кондуит и Швамбрания, парта, кстати, оказалась вполне себе удобная. В этом кабинете не оказалось ничего, ни обоев, ни цемента. Я встал к стене, справа от двери. Кажется, американцы, во всяком случае ржали совсем по-американски, точно яблоки кусали.

А что делают американцы в школе Гагарина? Может, это юные американские астронавты. Путешествуют по гагаринским местам, следуя заветам своего наставника Алана Шепарда. Или… Что еще тут делать юным американским астронавтам я так и не смог придумать. Хотя это канадцы могли быть, юные канадские лесорубы, решили на пару часиков сменить тяжелый песок Варадеро на уютные гаванские закоулки… Зачем лесорубам Гагарин? Хотя тут раньше монастырь был, они могли вполне заглянуть посмотреть на монастырь. Это вполне в духе канадских лесорубов.

Опять засмеялись. То есть засмеялся, я вдруг расслышал, что смеется один лесоруб. Заблудился, что ли? Отбился от группы, надышался гаванским асфальтовым зноем, получил солнечный удар, вот теперь здесь смеется в прохладе, не понимая. Подруга его…

Я открыл дверь и посмотрел.

А они стояли во дворе, смотрели на сейбу. Анна ему что-то рассказывала, америкос слушал и то и дело смеялся и указывал пальцем. Анна кивала. Сама она не смеялась, ходила туда-сюда по дворику и рассказывала. А этот косматый пиндос фотографировал все вокруг длинной рукой. И то и дело ржал, вот точно тут было что смешное.

Если бы я увидел, что Анна тоже смеется, я бы вышел.

Она не смеялась.

Глава 11. Вивир афуера

Бассейн был засыпан листьями еще сильнее, чем вчера. И никого не было. Я сел на бортик и поболтал ногами, разгоняя эти листья, когда они разбежались по краям, нырнул. Вода оказалась неожиданно холодной, я замерз, еще не добравшись до дна, оттолкнулся, всплыл, выбрался на сушу. Холодно. Купаться расхотелось. Кувалда так и валялась на дне. Я закутался в полотенце и вернулся в номер.

Скучно. И снова тихо. Я на всякий случай потрогал уши, но уши оказались холодные. Да и лоб не горячий.

Я не знал, чем заняться. Немного подумал про Анну и этого веселого американца в школе Гагарина. Наверное, друг по переписке из южных штатов, сквайр, потомственный аристократ. Из лучших семей Иллинойса. Потепление отношений, то-се, приехал сюда открывать молодежное отделение Ку-Клукс-Клана. Или зубы полечить. Или студент. Да мало ли дел? Погуляли по старому городу, поели пиццы, а какое, спрашивает, Энни, у вас самое любимое место в Гаване? Школа Гагарина, отвечает Энни. Там, наверное, чудесно, говорит Генри. Или Майкл. Дональд. Давай сгоняем? Бывает.

Почесал руку, хотя не сильно чесалось, ядро вокруг отвердело и точно вглубь погрузилось, вросло в мясо, решился позавтракать.

Завтрак на девятом этаже был как всегда незабываем, народу мало, играли другие музыканты, две скрипки и дудка, думаю, гобой, но аппетита не вызвала даже гуава, выпил два стакана, съел блин, в желудке все свалялось в холодный ком. Кофе не стал пить, и так в голове.

Стал смотреть в окно, в сторону моря, наверное, полчаса смотрел. Все как обычно. Минут через пятнадцать заявилась семья в тельняшках, раньше не замечал их. Новенькие, фотографировали во все стороны и бормотали на непонятном, шведы, что ли. Явились и ждут. Что вот швед может понять в школе Гагарина? Про звездолеты я молчу, ни один звездолет в Швеции за последние шестьсот лет не приземлялся. Хотя нет, Карла Двенадцатого они вывезли, убив предварительно пуговицей.

Ни мама, ни отец к завтраку не изволили, мне надоело думать про шведов и их незавидную участь, и я отправился разузнать, как там дела у родителей, спустился в родительский номер.

Мама нашлась, лежала на койке и читала сербскую поэзию с голубой обложкой, что-то вроде «Пробушен врх», комета на обложке.

— Все таки графоманы — чрезвычайно полезные люди, — сказала мама, не отрываясь от «Пробушен врх». — Ничто так не поднимает настроения, как их нестройные гимны. Песни томящихся душ, такая прелесть, такая прелесть… Помнишь, на Рождество в Кислях застряли? Только этим и спасались.

Отец отсутствовал.

— Телик посмотри, — посоветовал я.

— Одну музыку показывают, — сказала мама. — Песни и пляски. И все народные коллективы, мастера маракасов и маримбы. Тоска зверская, в кино что ли, сходить? Не хочешь?

— И что дают в кино?

— Неделя французского фильма. Тоска зверская. И все тоска, и всё тоска…

— А как «Попутный пес»?

— Что?

— «Попутный пес». Повесть. Ты же пишешь повесть?

Мама поглядела на меня странно.

— Повторяю, никаких повестей я не пишу, — ответила она. — А тебе надо больше гулять. Пойди погуляй, проветрись немного.