Перехваченные письма
Шрифт:
Маня всегда хотела, чтобы я встретил женщину, с которой я был бы счастлив. В день нашей женитьбы, едва встав из-за праздничного стола, мы с Ирэн, не снимая свадебных нарядов, отправились на кладбище и оставили на Маниной могиле одну из подаренных нам корзин цветов, прежде чем вернуться домой, собрать наши чемоданы и уехать в свадебное путешествие.
После нашего отъезда в Советский Союз в 1955 году мы время от времени обменивались письмами — и вот неожиданность! Приходит письмо с московским штампом, и из него мы узнаем, что Степа с женой Анн приехали на несколько дней в Москву и надеются повидаться с нами. Мы с Наташей взбудоражены, не знаем, как быть. Мы никогда не были в Москве, поездка нас страшит, да и где взять деньги на билеты? Даже если объединить наши две студенческие стипендии, их хватит на поездку только одной из нас. И к тому же декан, к которому мы пришли отпрашиваться на пару дней, объявляет, что может отпустить только кого-нибудь одного. Короче, мы снова тянем жребий, на этот раз удача на стороне Наташи, и она отправляется в путь.
Что
2 сентября 1960
Москва Г-2, Сивцев Вражек, д. 30, кв. 8
Дорогой Николай, пользуюсь случаем, чтобы послать тебе сердечный привет и самые лучшие пожелания здоровья и радости в жизни.
Рада была познакомиться со своим племянником. Степа мне очень понравился, такой умный, милый, воспитанный мальчик. Мы о многом с ним говорили, с ним очень интересно. Сегодня надеюсь познакомиться со Степиной женой, она обещала вечером приехать. Эта встреча с твоей семьей для меня очень приятна. Хорошо было бы и с тобой повидаться, но вряд ли это возможно.
Я живу хорошо. Продолжаю работать, хотя давно уже наступил пенсионный возраст, и можно было бы закругляться, как у нас говорят. Но не хочется бросать работу. Как-то трудно решиться после 40 лет работы ничего не делать.
В прошлом году много болела, были всякие недоразумения с сердцем, а нынешним летом меня послали в замечательный санаторий, где я поправилась и пока совсем здорова.
Степа мне рассказывал про тебя. Жизнь у нас, конечно, разная, но думаю, что общие интересы нашлись бы.
Глава 2
В КРАЯХ ЧУЖИХ
Едва напряжем наше внимание, как Тао уже убежало, засмеялось, скрылось в небытии.
Из писем 1960 года
…Вернулся ли Степан? То есть, конечно, он вернулся, но видался ли ты с ним? Ты ли прав или я касательно поэзии?
Почему ты никогда не бываешь по субботам в Таверне (Эльзасской) 288, rue Vaugirard, где иногда встречаются очумленные и потерявшие души свои, т.е. сумасшедшие грешники русские, к которым мы подходим так вприлипку своей слабостью?
Обнимаю тебя. Твой Виктор.
Дорогой мой Николай, «профессионально» приветствую два твои стихотворения, переведенные с китайского! Они очень хороши! Правку ты можешь определить по началу: «Вино я отстранил» («я чашу отстранил») — правка ничтожная, но кое-что от того получило большую строгость. Значит ли это, что тысячелетняя культура твоей «китайщины», культура мудрости, требует большего участия и поправок (в предпоследних твоих стихах нечего было править — ни технически, ни психологически)? Вероятно — так, потому что она, культура, обязательно должна быть участницей нынешнего дня.
Итак: «Вино я отстранил, беру тетрадь»… Нет, всего лучше: я принесу тебе твои стихи к свиданию, которое надо бы ускорить. Не можешь ли ты прийти к Елиньке в ближайший четверг?
Намеченная тобою в письме статья о невозможности русской культуры в ее эмиграции — как обязательность нашего разговора. Все это очень ВАЖНО: я тебе покажу конкретное предложение. Только надо будет тебе, в процессе ее написания, смотреть не в придуманные «Посевом» глаза (нам с тобою в такие глаза неловко смотреть), и надо будет обязательно помнить, как помнил Поплавский, что мы вовсе не всегда безответственные «интеллигенты» в своем высказывании, то есть в своем credo.
О месте опубликования и гонораре — мы с тобой уже беседовали. Принесу предложение с «канвой», которая — наша.
Итак, надеюсь, — до первого четверга (часам к трем).
Обнимаю тебя. Елиньке очень понравились твои стихи.
29 июня 1961
Твои письма доставляют мне большое удовольствие. Приятно, что у нас установилась переписка, и надеюсь, что она будет продолжаться и дальше. Конечно, было бы еще лучше, если бы можно было общаться не только через письма, но, вероятно, это не так просто.
Мне очень понятно и близко все, что ты пишешь о себе. Очевидно тот процесс эволюции, который происходил в твоем сознании, был пережит, может быть, только более ускоренными темпами, и мной. Интересно, что пришли-то мы к одному, по основным вопросам разногласий между нами нет, несмотря на совершенно разные условия, в которых мы перевоспитывались. В этом доказательство, что есть только одна правда, одно правильное понимание жизни и назначения человека.
О годах и я стараюсь не думать, вернее, как-то не думается. Я часто сравниваю себя и своих сверстников с нашими бабушками, когда им было столько же лет, сколько нам сейчас. Это были древние старухи, у которых все было в прошлом, а в настоящем какое-то безрадостное прозябанье в ожидании конца. Я себя старухой никак не чувствую, ни в мыслях, ни в действиях. Говоря на эту тему с некоторыми «инакомыслящими» (здесь ведь тоже такие имеются), стараюсь им объяснить, что это происходит
как поется в одной из наших песен.
Конечно, они с этим согласиться не хотят и выставляют миллионы всяких возражений по этому вопросу, точно так же, как и по всем другим…
Пришли мне, пожалуйста, еще твои стихи. Обещанного тобою письма от Степана еще не получила, но очень бы хотела, чтобы он написал.
Художественная вибрация соединяет индивидуальное ощущение природы с основной космической поэзией вселенной, с Тао. Тао нам представляется небытием, пустотой, и это отчасти правильно, однако с той поправкой, что из этого царства пустоты каждое мгновение рождается все многообразие бытия — реки, горы, леса и человеческие слова.
Вот как, в приблизительном переводе, эта вибрация или звучание, или ритмическая смена рождения и смерти, проявляется в большой поэзии:
321
Татищев Н. Деревья, камни, слова. В дальнюю дорогу. Книга вторая. С. 73–74.
СЛОВА
(Ли-По, 701–762 по P. X.)
Я сегодня не пью. Сидя дома, Как друзей, собираю слова. Принимаю одно, а другому: «Возвращайся часа через два». И те знаки, что я на бумаге Все пишу, это листьев полет. Это листья зимою в овраге Вдруг слетают с деревьев на лед. Но цветы, что нам радуют очи, И те листья, что пали на пруд, — Все завянут до завтрашней ночи, А слова мои вечно живут.Мишук, ты только что уехал, теперь одиннадцать часов, я кончила гладить, легла в постель и думаю: отчего у меня такая суматоха в голове? Я правда многое делаю, все меня интересует, но я не умею торопиться. Dans l'art comme dans la vie c'est l'h'esitation qui m'int'eresse [322] . Сомнения мне открывают все возможности (вероятно, не все еще), иначе это формулы и привычка — automatisme. Apr`es les h'esitations commence la p'eriode d''elimination et puis je donne un coup (c^ot'e masculin). Vois-tu l'artiste surtout a les deux 'el'ements f (f'eminin) + m (m^ale) [323] . Я знаю, тебя раздражало мое незнание, от какой точки и до какой точки я сделаю cr'epi [324] и где оставлю les pierres apparentes! Mais ces proportions c'est l'oeil qui d'ecide pendant le travail et encore si je suis bien lun'ee. Souvent je n'ai pas confiance en moi et j''ecoute tout le monde pourtant je sais que c'est difficile de faire son propre sillon et il faut le faire doucement. A propos du «Samson» tu as pris une de mes boutades pour la r'ealit'e. La r'ealit'e — j'ai une peur bleue de te savoir sur les routes sans moi. Maintenant il est temps de dormir, il est tard. Je t'aime, je t'aime. Ida [325] .
322
В искусстве, как и в жизни, мне особенно интересны сомнения (фр.).
323
автоматизм. После сомнений начинается период вычеркивания, а затем я принимаю окончательное решение (мужская черта). Видишь ли, в художнике всегда есть две стороны: ж (женская) + м (мужская) (фр.).
324
Облицовку (фр.).
325
необработанный камень! Но это соотношение глаз находит во время работы — и то, если я в хорошей форме. Я часто не доверяю себе и слушаю все, что мне говорят, но я знаю, что проложить свою борозду нелегко и это надо делать постепенно. А что касается «Самсона», так ты принял одну из моих причуд за правду. Правда же в том, что я испытываю ужас, когда знаю, что ты где-то в пути без меня. А сейчас пора спать, уже поздно. Я тебя люблю, люблю. Ида (фр.).
Мы видим какую-то сеть, исчерченную вспышками, каменную пыль, несколько огоньков по краям пропасти. И мы смотрим на них с тем чувством свободы, в которую погружают нас бесчисленные образы, рождающиеся в нас, стоит закрыть глаза. Нам, однако, кажется, что эти новые образы — настоящие, как будто Карская просто открыла путь сигналам, звучащим в природе и не услышанным нами только по недостатку внимания.
Карская находится в центре этого мира. Нельзя быть ближе, чем она, к происходящему, к тому, из чего сегодня рождается живопись. Она в него погружается и из него черпает силы — не раз в десять или двадцать лет, как большинство художников, но каждый день — и никогда нас не обманывает.