Пертская красавица (ил. Б.Пашкова)
Шрифт:
своему жениху. Но хоть он и видел, что Кэтрин холодна,
сдержанна, сосредоточенна, что она уже напустила на себя
вид непричастности земным страстям и слушает равно-
душно, чуть ли не презрительно великолепное описание
поединка на Скорняжьих Дворах, он решил не замечать в
ней перемены и говорил о ее браке с его названым сыном
Генри как о твердо решенном деле. Наконец, когда она, как
бывало раньше, завела речь о том, что ее привязанность к
оружейнику не выходит за границы простой дружбы, что
она вообще не думает выходить замуж, что так называемый
божий суд посредством поединка есть издевательство над
господней волей и человеческим законом, – Гловер не на
шутку рассердился:
– Я не берусь читать в твоих мыслях, девочка, и не буду
делать вид, что понимаю, по какому злому наваждению ты
целуешь человека, открывшегося тебе в любви… позво-
ляешь и ему целовать себя… бежишь в его дом, когда
пронесся слух о его смерти, и падаешь ему на грудь, застав
его живым. Все это вполне пристойно для девицы, готовой
послушно выйти замуж за жениха, выбранного для нее
отцом. Но когда девица дарит такой нежной дружбой че-
ловека, которого она не может уважать, за которого не
намерена выйти замуж, то это не вяжется ни с приличием,
ни с девичьей скромностью. Ты уже оказала Генри Смиту
больше внимания, чем твоя покойная мать – царствие ей
небесное! – когда-либо дарила мне до нашей свадьбы. Го-
ворю тебе, Кэтрин, так играть любовью честного человека
– этого я не могу, не хочу и не должен допускать. И не
допущу! Я дал согласие на брак и настаиваю, чтобы он
безотлагательно свершился. Завтра ты примешь Генри
Уинда как человека, за которого ты скоро выйдешь замуж.
– Власть более сильная, чем ваша, отец, наложила на
это запрет, – возразила Кэтрин.
– А я не убоюсь ее! Моя власть законная – власть отца
над дочерью, над заблудшей дочерью! – ответил Саймон
Гловер. – И бог и люди позволяют мне пользоваться этой
властью.
– Тогда да поможет нам небо, – сказала Кэтрин, – по-
тому что, если вы стоите на своем, мы все погибли.
– Ждать помощи от неба не приходится, – сказал Гло-
вер, – ежели мы ведем себя нескромно. Настолько я все же
учен, чтобы это понимать, а что твоя беспричинная непо-
корность моей воле грешна, это скажет тебе любой свя-
щенник. Мало того – ты тут неуважительно отозвалась о
благочестивом уповании на господа в божьем суде. Осте-
регись! Святая церковь пробудилась и следит за своею
паствой и станет ныне искоренять ересь огнем и мечом,
предупреждаю тебя!
Кэтрин тихо вскрикнула и, с трудом принудив себя
сохранять внешнее спокойствие, пообещала отцу, что если
он избавит ее на весь день от споров по этому предмету, то
она к их утренней встрече разберется в своих чувствах и
все ему откроет.
Пришлось Саймону Гловеру удовольствоваться этим,
хотя его сильно встревожило, что дочь откладывает объ-
яснение. Он знал: не по легкомыслию или прихоти Кэтрин
вела себя так, казалось бы, своенравно с человеком, кото-
рого выбрал для нее отец и на которого, как она недавно
созналась напрямик, пал и ее собственный выбор. Какая же
могущественная внешняя сила принуждает ее изменить
решение, твердо высказанное накануне? Это было для него
загадкой.
«Буду так же упрям, как она, – думал перчаточник. –
Либо она немедленно выйдет за Генри Смита, либо при-
ведет старому Саймону Гловеру веское основание для от-
каза».
Итак, в тот вечер они не возвращались к этому пред-
мету, но рано поутру, едва рассвело, Кэтрин опустилась на
колени перед кроватью, на которой еще спал ее отец.
Сердце ее словно разрывалось, и слезы обильно лились из
ее глаз на лицо отца. Добрый старик проснулся, поднял
взор, перекрестил лоб дочери и любовно ее поцеловал.
– Понимаю, Кейт, – сказал он, – ты пришла испове-
даться и, надеюсь, хочешь искренним признанием отвести
от себя тяжелое наказание.
Кэтрин с минуту молчала.
– Я не должна спрашивать, отец мой, помните ли вы
картезианского монаха Климента, его проповеди и на-
ставления: ведь вы сами присутствовали на них, и так
часто, что люди, как вы не можете не знать, считают вас
одним из его последователей и с большим основанием
причисляют к ним и меня.
– Мне известно и то и другое, – сказал старик, при-
поднявшись на локте, – но пусть посмеют злые языки ска-
зать, что я когда-либо следовал его еретическому учению,
хотя и любил слушать его речи о развращенности церкви, о
злоупотреблениях властью со стороны знати, о грубом
невежестве бедняков: это, мнилось мне, доказывало, что в
нашем государстве добродетель крепка и поистине чтится
только в высших слоях городского ремесленного класса. В
этом я полагал учение отца Климента правильным, ува-
жительным к нашему городу. А если в чем другом его