Петербургское действо
Шрифт:
— Ну такъ эта комната и столъ заняты нами! грубо и рзко вымолвилъ Григорій Орловъ, садясь снова. Хотите, такъ займите вонъ уголъ и шьте тамъ свою колбасу. Только живе кончайте и узжайте, потому что меня отъ колбаснаго запаха тошнитъ.
— Что? Аль онъ заупрямился, спросилъ Алексй, ничего не понимавшій. Мы вдь не въ мундирахъ, Гриша, онъ можетъ думаетъ купцы прозжіе.
— Наше общество васъ не унизитъ. Мы тоже офицеры войскъ Его Величества, объяснилъ Григорій.
— Русскаго войска?
— Ну, да, русскаго. Мы не въ мундирахъ, потому что захали сейчасъ съ охоты.
Нмцу, очевидно, показалось послднее заявленіе Орлова сомнительнымъ.
«Эти
— Уберите все это вонъ! Приказалъ онъ по-нмецки, показывая на столъ. И вы тоже — вонъ. Fort! Fort!..
— Ruhig!.. Кто тронетъ этотъ столъ, тому я расшибу голову объ стну, крикнулъ Григорій по-нмецки.
Рейторы остановились у дверей.
Хозяинъ Дегтеревъ показался смущенный за ними. Офицеръ грубо захохоталъ въ отвтъ на угрозу и сбросилъ шубу и шапку. Затмъ, подойдя къ столу, онъ взялъ первую, попавшуюся подъ руку мису съ рыбой, шлепнулъ ее на полъ, и взялся было за другую.
Алексй и Агаонъ ахнули. Григорій Орловъ выскочилъ изъ-за стола и однимъ ударомъ кулака опрокинулъ ротмейстера навзничь, на его же шубу.
— Ко мн! ко мн! Бей ихъ! закричалъ ротмейстеръ по-нмецки.
Рейторы бросились было на Григорія; но одинъ изъ нихъ попалъ подъ руку Алекся Орлова и, сбитый съ ногъ, отлетлъ на стараго лакея, котораго своимъ паденіемъ сшибъ-тоже съ ногъ… Рейторъ такъ застоналъ, что товарищъ его быстро отступилъ самъ.
Въ минуту Алексй вышвырнулъ обоихъ солдатъ изъ горницы и заперъ дверь на щеколду.
Между тмъ, Григорій Орловъ уже ухватилъ толстаго ротмейстера за шиворотъ и, свъ на него верхомъ, тащилъ его за шею и подъзжалъ на немъ къ самому столу. Голштинецъ побагровлъ отъ напрасныхъ усилій, отчаянно барахтался и хриплъ.
— Алеша! Держи свинью! Гни! крикнулъ Григорій, слзая съ ротмейстера. Передавъ его въ руки брата, онъ взялъ со стола большую миску и, опрокинувъ ее на голову ротмейстера, облилъ его остатками еще теплой похлебки, а, затмъ, надлъ опорожненную миску ему на голоеу.
Вся голова офицера ушла въ нее. Григорій съ большимъ усиліемъ, сопя и кряхтя, бережно согнулъ на голов Голштинца мдную мису и, сдвинувъ края на щеки, подогнулъ ушки подъ его жирнымъ подбородкомъ, лишь слегка поранивъ ухо и помявъ шею. Затмъ, онъ веллъ брату выпустить ротмейстера изъ-подъ себя и, оттолкнувъ его въ уголъ, крикнулъ злобно смясь.
— Вотъ вамъ новая голштинская каска! A имя мое — Орловъ.
Офицеръ совершенно обезумлъ отъ всего совершеннаго вдругъ надъ нимъ и, качаясь, какъ пьяный, отодвинулся и слъ на лавку. Онъ притихъ сразу и съ телячьимъ взоромъ глядлъ на братьевъ изъ-подъ миски. Руки его поднялись было безсознательно разогнуть ушки на подбородк и снять мису, но, тронувъ ихъ, онъ и пробовать не сталъ. Онъ обомллъ отъ изумленія, смутно понявъ, что случилось что-то невозможное, даже немыслимое.
Миса, плотно обхвативъ затылокъ и темя, торчала надъ лбомъ въ вид чепца, а загнутыя широкія ушки держали ее и не позволяли не только снять съ головы, но даже чуть-чуть сдвинуть. Чтобъ разогнуть миску нужна была та же сверхъестественная сила, которая надла ее. Голштинецъ сидлъ недвижно и ошаллымъ взоромъ глядлъ на одвавшихся наскоро враговъ.
— Гутъ? А? Гутъ что-ли? смялся, одваясь, Алексй.
Агаонъ быстро и злобно собиралъ посуду въ погребецъ, изрдва косясь на главную мису, не достававшую теперь въ
Братья вышли въ сни. Рейторы вжливо пропустили силачей. Чрезъ нсколько минутъ Орловы уже скакали въ саняхъ по дорог въ Петербургъ.
— Скверно! Погорячился ты. Скверно! повторялъ Алексй брату. Имя-то онъ не слыхалъ; но по мис узнаютъ, кто такіе съ нимъ пошутили. Теперь не слдъ было гнва государя на себя обращать. Ты знаешь, какъ онъ за голштинцевъ своихъ обижается всегда.
Агаонъ, сидвшій бокомъ на облучк около кучера, бормоталъ себ что-то подъ носъ и махалъ руками по воздуху отчаянно и злобно. Наконецъ, онъ обернулся къ господамъ и сказалъ вн себя отъ ярости.
— Отдуть бы здорово! Такъ!! Слдъ!! Чтобъ помнилъ бестія. Такъ нтъ! Добро свое зря портить. Финты-фанты показывать!
— Да на мис-то вырзаны еще большія литеры: глаголъ и онъ! прибавилъ Алексй.
— Не будьте въ сумленіи, язвительно отозвался Агаонъ, и безъ литеръ узнается, кто такое колно отмочилъ. Нешто всякій это можетъ? воскликнулъ онъ вдругъ. Вашъ покойный родитель, да вы господа, его дтки. Кабы даже и не ваша посудина была, такъ всякій, глянувъ на его башку, скажетъ, что миска господъ Орловыхъ. Я бы взялъ на себя, помолчавъ, серьезно выговорилъ старикъ, да не поврятъ… Какъ вы полагаете, Григорій Григорьевичъ?.. A то я возьму на себя, скажу, я молъ. Мн что-жъ сдлаютъ?
Оба брата вдругъ такъ громко, раскатисто захохотали на это предложеніе, что даже пристяжныя рванули шибче. Агаонъ сердито махнулъ рукой и, отвернувшись лицомъ къ лошадямъ, обидчиво молчалъ вплоть до Петербурга?
Между тмъ, ротмейстеръ, оставшись на постояломъ двор въ той же горниц, позвалъ солдатъ, заперся и возился напрасно съ своей новой каской. Онъ пришелъ въ себя окончательно и понялъ весь ужасъ своего положенія, когда Орловы уже ухали; иначе онъ готовъ бы былъ просить хоть изъ милости снять съ него миску. Напрасно оба рейтора его возились надъ нимъ и, уцпившись за края и ушки мисы, съ двухъ разныхъ сторонъ, тащили ихъ изъ всей силы въ разныя стороны. Ушки не подались ни на волосъ изъ-подъ толстаго подбородка офицера. Кром того, одинъ изъ рейторовъ былъ гораздо сильне товарища и при этой операціи, не смотря на все свое уваженіе къ Herr'у ротмейстеру, ежеминутно стаскивалъ его съ лавки на себя, и валилъ на него слабосильнаго товарища. При этомъ доставалось пуще всего голов ротмейстера, отъ боли кровь приливала къ его толстой ше и онъ боялся апоплексіи.
Наконецъ, голштинецъ обругалъ рейторовъ и не веллъ себя трогать. Они отступили вжливо на шагъ и стали — руки по швамъ.
Ротмейстеръ просидлъ нсколько минутъ неподвижно очевидно раздумывая, что длать? Наконецъ, ничего вроятно не придумавъ дльнаго, онъ вдругъ поднялъ руки вверхъ, какъ бы призывая небо во свидтели невроятнаго происшествія, и воскликнулъ съ полнымъ отчаяніемъ въ голос:
— Gott! Was fur eine dumme geschichte!!
Оставалось положительно одно — хать тотчасъ въ Петербургъ, къ мднику или слесарю, распиливать свою новую каску… Но какъ хать?! По морозу! Сверхъ миски — теплая шапка не влзетъ! Отчаяніе Голштинца взяло однако верхъ надъ самолюбіемъ и онъ, выпросивъ тулупъ у Дегтерева, веллъ себ закутать имъ голову вмст съ миской… Рейторы его обвязали наглухо, вывели подъ руки, какъ слпаго, и посадили въ санки. Ротмейстеръ ршился въ этомъ вид хать прямо съ принцу голтшинскому, Георгу, дяд государя, жаловаться на неизвстныхъ озорниковъ и требовать примрнаго наказанія.