Петербургское действо
Шрифт:
Алексй Орловъ стоялъ, подпершись руками въ бока, ceреди горницы, за спиной Агафона и, молча мотнувъ брату головой на старика, подмигнулъ. Григорій, полулежа на лавк поглядлъ на лакея.
— Что? Сервизъ? вымолвилъ онъ и усмхнулся.
Агафонъ обернулся на это слово заморское и морщинистое лицо его съежилось въ добродушно хитрую улыбку.
— A то нтъ! воскликнулъ онъ. Сто лтъ буду перебирать и въ толкъ не возьму! Нтъ! Какова бестія! И Агафонъ ткнулъ пальцемъ въ погребецъ. — Чтобы ему разложить все въ сундук рядышкомъ! Нтъ, вишь анаема, что придумалъ. Одно въ одно. Соберешь со стола кучу,
— Ну, Агафонъ, вотъ что… Соловья баснями не кормятъ. Давай скоре… терпливо, но угрюмо сказалъ Григорій Орловъ.
— Заразъ, пане, заразъ! отозвался Агафонъ, почти не обращая вниманія. Какъ были мы съ вами въ Вильн, помню я тоже эдакую штуку одинъ жидъ продавалъ.
— Ты болты болтать! закричалъ вдругъ Алексй Орловъ громовымъ голосомъ. Постой болтушка! И, живо подхвативъ старика за ногу и за руку, онъ поднялъ его, какъ перышко, на воздухъ, надъ головой своей.
— Ай!! Ай!! Убьешь! Ей Богу убьешь! Баринъ! Золотой! заоралъ старикъ. Общался никогда этого не длать. Стыдно! Григорій Григорьичъ, не прикажите. И старикъ, боязливо поглядывая съ верху на богатыря барина и на полъ, кричалъ на весь домъ.
— Разшибу объ полъ въ дребезги!.. крикнулъ Алексй и держалъ старика высоко надъ головой. Такъ какъ горница была низенька, то онъ, наконецъ, приперъ старика къ балясинамъ потолка.
— Гриша, пощекочи его…
— Голубчикъ! Баринъ! Ради Создате… Ай — ай!
— Пусти его, Алеша. Ей Богу сть хочется.
Алексй спустилъ бережно старика и поставилъ на полъ, но едва Агафонъ былъ на ногахъ, онъ нагнулся и началъ щипать его за икры.
— Бери сервизъ!.. Живо… Защекочу… Прямая оошка, болтушка.
Агафонъ увертывался вправо и влво, хрипливо хихикалъ и вскрикивалъ, поджимаясь для защиты икръ; наконецъ, онъ наскоро ухватилъ мисы и тарелки и, поневол пятясь отъ барина задомъ напередъ, кой-какъ пролзъ въ двери, но разронялъ приборы на порог.
— Ты, въ самомъ дл, ему руки не сверни какъ-нибудь… сказалъ Григорій, когда старикъ скрылся.
— Вотъ! Я вдь бережно… Зачмъ оошку калчить. Не даромъ онъ насъ на рукахъ махонькими таскалъ.
— Кости-то у него старыя… Не долго и изувчить, замтилъ Григорій.
Чрезъ минутъ пять Агаонъ появился съ подносомъ. Изъ большой мисы дымилась похлебка, изъ другой торчалъ хвостъ рыбы, въ третьей маленькой миск были печеныя яблоки. Лакей уже не боясь затйника барина, съ ужиномъ въ рукахъ, разставилъ все на стол, подалъ тарелки и приборы и, отошедъ въ сторону съ салфеткой на рук, сказалъ торжественно:
— Пожалуйте откушать на здоровье.
Братья порядливо, не спша, перекрестились и весело принялись за ужинъ.
— Вы кушайте, а я буду вамъ сказывать… что тутъ было съ часъ мста тому.
— Ну, теперь болтай, оошка, сколько хочешь, весело сказалъ Алексй Орловъ. Ты намъ сказывай, а мы будемъ тебя не слушать.
— Анъ вотъ и будешь… поддразнилъ его старикъ, поджимаясь и вытягивая шею впередъ.
— Анъ не буду! гримасой и голосомъ, удивительно врно передразнилъ его Алексй.
— Анъ будешь… Да
— Ну, ну, говори!
— То-то вотъ… Говори теперь… Да я не теб и говорить хотлъ! И презанимательная происшествія Григорій Григорьевичъ, обратился Агаонъ серьезно къ своему барину.
Вообще старикъ лакей хотя любилъ равно всхъ своихъ господъ, и маленькаго кадета Владиміра Григорьевича, и озорника, вчнаго спорщика и надсмшника Алекся Григорьевича, но уважалъ онъ только Ивана Григорьевича Орлова, старшаго изъ братьевъ, и потомъ боготворилъ своего барина Григорія Григорьевича, съ которымъ совсмъ не разставался уже за послдніе двнадцать лтъ ни въ Россіи ни за границей.
— Съ часъ тому мста, баринъ, началъ Агаонъ ухмыляясь, сижу я съ содержателемъ Дегтеревымъ. Хозяйка-то стало быть готовитъ вотъ на счетъ кушаньевъ вамъ поужинать. A мы двое сидимъ, да бесдуемъ. Онъ меня про нмцеву землю спрашиваетъ, про Конизберъ городъ и про прусскаго… энтого… ну про Хредлиха, что нмцы королемъ своимъ считаютъ, благо у него длиненъ носъ, до Коломны доросъ, а все, поди, на глазахъ торчитъ.
Братья Орловы невольно усмхнулись тому, что называли «старой оошкиной псенкой». Агаонъ не любилъ Нмцевъ. Проживъ между ними четыре года въ Кенигсберг, онъ еще пуще не взлюбилъ ихъ, но короля Фридриха почему-то особенно ненавидлъ отъ глубины души. Какъ и за что явилась эта ненависть въ добромъ, старик, онъ самъ не зналъ. Въ Агаон какъ будто что-то оскорблялось и негодовало, когда ему говорили, что Фридрихъ — король… монархъ… такой же вотъ царь нмецкій, какъ Петръ Алексевичъ былъ русскимъ Царемъ. Агаонъ злобно ухмылялся, трясъ головою и не могъ ни какъ переварить этого; если же бесда объ Фридрих затягивалась и ему доказывали неопровержимо, что Фридрихъ царь прусскій, какъ и быть должно… да еще пожалуй Великимъ потомъ назовется… то Агаонъ, не находя опроверженій, принимался ругаться, называя своего собесдника басурманомъ и измнникомъ.
— Ну, ну, Фридриха, ты братъ, не тронь, сказалъ Алексй Орловъ. Знаешь нын времена не т. Это при Лизавет Петровн съ рукъ сходило; а теперь ты, ошка, это брось. Скоро вотъ мы замиримся съ Хредлихомъ съ твоимъ и какъ ты его ругать, тебя и велятъ ему головой выдать. Онъ тебя и казнитъ на снной площади въ Берлин.
— Казнитъ! сердито отозвался Агаонъ.
— Да. Сначала это отдерутъ кнутьями нмецкими, а тамъ клейма поставятъ и тоже съ нмецкими литерами, а тамъ ужъ и голову, пожалуй, долой.
— Коротки руки — литера мн ставить…
— Дай ему, Алеша, сказывать, вмшался Григорій.
— A ты языкъ-то свой попридержи, Алексй Григорьевичъ. Жуй себ, да молчи. Ну-съ, вотъ и бесдуемъ мы съ Дегтеревымъ. Вдругъ, слышимъ, бухъ въ двери кто-то. Меня съ лавки ажно свернуло, такъ скотина шибко вдарилъ съ размаха. Точно разбойникъ какой. Ужъ я его ругалъ, ругалъ потомъ за перепугъ.
— Да кто такой?.. спросилъ Алексй.
— A ты кушай, да молчи… Ну, вотъ Григорій Григорьевичъ, отворилъ Дегтеревъ дверь… Лзетъ дьяволъ, звенитъ шпорьями, кнутъ въ рук, верхомъ пріхалъ. Морда вся красная, замерзъ бестія. Глянулъ я… Вижу, онъ какъ и быть должно… Вс они эдакіе, прости Господи, дьяволы…