Петербургское действо
Шрифт:
Получивъ отъ брата Ивана, безвыздно жившаго въ Москв, свою часть отцовскаго наслдства, неразлучные Григорій и Алексй весело принялись сыпать деньгами, не думая о завтрашнемъ дн. Скоро удаль, дерзость и молодечество, неслыханная физическая сила, и, наконецъ, развеселое «безпросыпное пированіе обоихъ господъ Орловыхъ» вошли въ поговорку.
Послдній парнишка на улиц, трактирный половой, или извощикъ, или разнощикъ Адмиралтейскаго проспекта и Большой Морской — знали въ лицо Григорія и Алекся Григорьевичей. Знали за щедро и часто перепадавшіе гроши, знали и за какую-нибудь здоровую затрещину или тукманку, полученную по башк, не въ урочный часъ подвернувшейся имъ подъ руку — въ часъ беззавтнаго разгула, буйныхъ шалостей и тхъ потшныхъ затй, отъ которыхъ
Дерзкіе шалуны были у всхъ на виду, ибо дворъ и лучшее общество Петербурга давно пріуныло и боялось веселиться, какъ бывало, по случаю болзни государыни Елизаветы Петровны, которая все боле и чаще хворала. Баловъ почти не было, маскарады, столь любимые прежде государыней, прекратились, позорищъ и торжествъ уличныхъ тоже уже давно не видали… Даже народъ скучалъ и вс ждали конца и восшествія на престолъ молодаго государя. Вс ждали, но вс и боялись… Давно уже не бывало царя на Руси! И бояринъ-сановникъ, и царедворецъ, и гвардейцы, — бригадиръ ли, сержантъ ли, рядовой ли, — и купцы, и послдній казачекъ въ дворн боярина, — вс привыкли видть на престол русскомъ монарховъ женщинъ, и какъ-то свыклись съ тмъ, чтобы Русью правили, хоть по виду, женскія руки и женское сердце.
Отъ наслдника престола и будущаго государя можно было ожидать много новаго, много перемнъ и много такого, что помнили люди, пережившіе Миниховы и Бироновы времена, но о чемъ молодежь только слыхивала въ дтств. Для ныншнихъ молодцевъ гвардейцевъ розсказни ихъ мамокъ о зломъ сромъ волк, унесшемъ на край свта Царевну Милку и разсказы ихъ отцовъ о Бирон, слились какъ-то вмст, во что-то таинственное, зловщее и ненавистное. A тутъ вдругъ стали поговаривать, что съ новымъ государемъ — опять масляная придетъ Нмцамъ, притихнувшимъ было за Елизаветино время. Говорили тоже — и это была правда — что и Биронъ прощенъ и детъ въ столицу изъ ссылки.
Еще за нсколько мсяцевъ до кончины государыни и восшествія на престолъ новаго императора, слава о подвигахъ всякаго рода Григорія Орлова дошла до дворца и, наконецъ, до покоевъ великой княгини. Екатерина Алексевна пожелала, изъ любопытства, лично видть молодаго богатыря и сердцеда, кружившаго головы многимъ придворнымъ дамамъ. При этомъ свиданіи, унылый образъ красавицы великой княгини, всми оставленной и ея грустный взоръ, ея грустныя рчи глубоко запали въ душу молодаго офицера… Посл нсколькихъ частныхъ свиданій и бесдъ сначала съ великой княгиней, а потомъ съ вполн оставленной супругой новаго императора, Орловъ подстерегъ въ себ новое чувство, быть можетъ, еще не испытанное имъ среди своихъ легкодающихся сердечныхъ похожденій и легкихъ побдъ. Онъ смутился… не зная, кто заставляетъ порывисто биться его сердце — государыня ли, покинутая царственнымъ супругомъ, избгаемая всми, какъ опальная и даже оскорбляемая подъ часъ прислужниками и прихлебателями новаго двора, или же красавица женщина, вчно одинокая въ своихъ горницахъ, сирота, заброшенная судьбой на чужую, хотя уже дорогую ей сторону, но гд теперь не оставалось у нея никого изъ прежнихъ немногихъ друзей. Кто изъ нихъ не былъ на томъ свт — былъ въ опал, въ изгнаніи. Давно ли стала она изъ великой княгини русской императрицей, а завтрашній день являлся уже для нея въ грозныхъ тучахъ и сулилъ ей невзгоды, бури, борьбу и, быть можетъ, печальный, безвременный конецъ, въ каземат или въ кель монастырской. И вотъ случайно, или волею неисповдимаго рока, нашелся у нея врный слуга и другъ. И кто же? Представитель цвта дворянства и блестящей гвардіи, коноводъ и душа отчаяннаго кружка молодежи, заносчивый и дерзкій на словахъ, но объ двухъ головахъ и на дл. Этотъ извстный всему Питеру и обществу, и простонародью, Григорій Орловъ, всецло отдалъ свое сердце красавиц женщин, всецло отдался разумомъ и волей одной мысли, одной мечт,- послужить несчастной государын и отдать за нее при случа все, хотя бы и свою голову, хотя бы и головы братьевъ и друзей… Эти младшіе братья его, Алексй и едоръ, изъ любви къ брату, были готовы тоже на все. Но имъ и въ умъ не приходило, что не одинъ разумъ, а равно
Примръ подвига лейбъ-кампанцевъ двадцать лтъ назадъ былъ еще живъ въ памяти многихъ и раздражалъ молодыя пылкія головы, увлекалъ твердыя и предпріимчивыя сердца, разжигалъ честолюбіе… Но повтореніе дйства лейбъ-кампаніи, часто, въ минуту здраваго обсужденія и холоднаго взгляда на дло, казалось имъ же самимъ — безсмысленнымъ бредомъ, ибо времена были уже не т…
Однако эта мечта, этотъ призракъ — вновь увидть на престол самодержца-женщину — не ихъ однихъ тревожили. Призракъ этотъ тнью ходилъ по всей столиц: онъ мелькалъ робко и скрытно и во дворц, укрывался и въ хоромахъ сановниковъ, бродилъ и по улиц, любилъ засиживаться въ казармахъ, заглядывалъ и въ кабаки, и въ трактиры, въ простые домики и избы столичныхъ обывателей центра и окраинъ города. И всюду призракъ этотъ былъ и опасный и желанный гость, и всюду смущалъ и радовалъ сердца и головы.
У призрака этого на устахъ была не великая княгиня, не государыня, а свтъ-радость наша, матушка Екатерина Алексевна.
И вс рядовые гвардіи знали Матушку свою въ лицо. Однажды, среди ночи, въ полутемномъ корридор дворца, часовой отдалъ честь государын одиноко и скромно проходившей мимо, подъ вуалемъ. Она, невольно озадаченная, остановилась и спросила:
— Какъ ты узналъ меня?..
— Помилуй родная. Матушку нашу не признать! Ты вдь у насъ одна, — что мсяцъ въ неб!
VI
При звук колокольцевъ около постоялаго двора въ дом засвтились и задвигались огоньки, и когда сани остановились у крыльца, человка четыре вышли на встрчу. Впереди всхъ былъ маленькій, старый человкъ, одтый въ кафтанъ съ нашивками и галунами.
— Агафонъ! Небось все простыло? выговорилъ Григорій Орловъ, вылзая изъ саней.
— Что вы, Григорій Григорьевичъ, все горячее, распрегорячее, отвчалъ Агафонъ, старикъ лакей, бывшій еще дядькой обоихъ офицеровъ. Агафонъ отодралъ за ухо убитаго медвдя, нисколько не удивляясь обычному трофею барина и обратился къ другому младшему барину, сидвшему на облучк.
— A ты опять въ кучерахъ! Экъ охота въ этакій холодъ ручки морозить. Небось, поди, скрючило всего морозомъ то… Ишь вдь зашвыряло-то какъ! Небось всю дорогу въ скокъ, да прискокъ.
— Ахъ ты, хрычъ старый, весело отозвался Алексй Орловъ, отряхиваясь отъ снга. Тебя скрючило вишь, такъ ты думаешь, что и всхъ крючитъ.
— Ну, ну, мн то седьмой десятокъ идетъ, а теб-то два съ хвостомъ махонькимъ… A все жъ таки не правда твоя. Меня не скрючило. A ты доживи-ко вотъ до моихъ годовъ, такъ совсмъ стрючкомъ будешь.
Сани съ медвдемъ, между тмъ, отъхали и стали подъ навсъ.
Григорій Орловъ былъ уже въ сняхъ; Алексй, перебраниваясь и шутя съ старикомъ, вошелъ за нимъ.
Въ маленькой горниц былъ накрытъ столъ и среди блой скатерти и посуды тускло свтила нагорвшая сальная свча. Тепло и запахъ щей доходившій изъ сосдней горницы, пріятно охватилъ прізжихъ, простоявшихъ на мороз нсколько часовъ.
— Ну, поживй, Агафонъ. Проголодались мы, приказалъ Григорій.
— Живо, живо, старая крыса! шутливо добавилъ и Алексй.
— Все готово-съ! Ключикъ пожалуйте отъ погребца. Онъ у васъ остался. A то-бъ ужъ давно все на стол было.
— Онъ у тебя, Алеша… Ахъ, нтъ тутъ!..
Григорій Орловъ досталъ ключи изъ кармана и, бросивъ ихъ на столъ, слъ на лавку.
Старикъ отперъ дорожный погребецъ, купленный въ Кенигсберг, въ вид красиваго сундучка и сталъ доставать оттуда приборы; потомъ, очистивъ отъ мелочей верхнюю часть сундучка, вынулъ за ушки большую посеребренную суповую мису съ крышкой и началъ изъ нея выкладывать такія же металлическія тарелки. Вынимая тарелку за тарелкой и дойдя до двухъ мисъ, которыя вкладывались одна въ другую, помщаясь, такимъ образомъ, въ большой суповой мис съ ушками — Агафонъ началъ качать головой и бормотать.