Племянник дяде не отец. Юрий Звенигородский
Шрифт:
Тут уж все рассмеялись. Однако Юрий встревожился:
– Дотошная: откроет обман.
Акинф успокоил, за ней уж врата Фроловской башни Кремля закроются.
Вышли в зимнее полнолуние. Снег блестел, как сахарная бумага, что вставлял в Борисово ухо знахарь. Шаги хрустели. Ранняя ночь пощипывала то за щёку, то за нос.
Окольно ехать не то, что прямо. Просёлок не затвердел, копыта вязли в снеговой каше. В седле не задремлешь. Глядя на русскую зимнюю красоту - на чёрную поросль молодых елей под серым пологом голых осин и берёз, на дальние деревенские крыши - стоящие на подклетах сугробы, - гляди
С утра грянул настоящий первый зимний мороз. Водянистые колеи стали каменными, снеговая каша заледенела. Утренничали в деревушке из одной избы, остальные шесть заколочены крест-накрест. За околицей - бело-белая даль из неба и земли. В ней исчезает серый половик санного пути, посыпанный сеном и конскими яблоками.
– Озеро круглое!
– подмигнул Юрию Борис.
Литвинка со своим окружением, обогретая и накормленная, вышла из избы, когда московляне входили. Юрий на миг столкнулся лицо в лицо со смоленской княжной и то ли услышал, то ли внутренний голос воспроизвёл движение её уст:
– Знаю.
Выскочил из сеней, а узрел лишь тулуп кучера. Он ставил в её карету небольшую корчагу с угольями для обогрева в пути.
Юрий не помнил, что пил, что ел. Какой-то взвар, какую- то похлёбку. Перед мысленным взором - лик, словно из-под руки богомаза, строгий, завораживающе-таинственный. Запомнилась постоянная горькая складка у края уст, - как лёгонькая улыбка: смотрите, мол, мне невесело, а я улыбаюсь!
До чего умилительная каждая мысль о княжне! Глядел бы, не нагляделся, будто в младенчестве на красавицу матуньку.
Разве только на время свела судьба? Ужели разведёт? И останется внутренне зримая, но неосязаемая, бесплотная дива, незабвенная по гроб жизни.
Островерхий шатёр зачернел вдали. Колокольня? Нет, чем дальше книзу, тем толще. Башня! От неё - дубовая стена с полусгнившим, дырявым заборолом [37] . Юрий увидел, как Борис, подъехав ко второй карете, ткнул кнутовищем в красную обшивку с левого боку: знает, где сидит княжна! Потом поспешно поскакал вперёд, остановил весь санный поезд. Что он делает? Тотчас высунется важная невеста, дядюшка Храбрый начнёт молнии метать: зачем? кто? как посмел?
37
Защищённая бревенчатым бруствером площадка, идущая по верху крепостной стены.
Да, Софья высунулась, князь серпуховской подъехал, всадники сгрудились. Однако, упреждая все вопросы, вышла юная княжна в сизой шубке из камки с золотым шитьём и сказала так, чтобы все услышали:
– Я подала знак остановиться. Хочу близко рассмотреть вон тот древний кремник. Он напомнил мне родной Смоленск, разрушенный литовцами.
Софья побагровела. Храбрый будто в рот воды набрал. Лишь Галицкий во всеуслышание заметил:
– А почему бы не посмотреть? Вещь любопытная.
Селиван тут же воспроизвёл его слова на языке жителей Вильны.
Государыня невеста что-то молвила по-своему. Монтивич с важностью перетолмачил:
– Пусть смолянка смотрит. Пойдёт с Вассой. Дайте провожатого.
– ...Я, - спешился Юрий, - проводить... готов!
Разумеется, дороги к кремнику
– Подымайся, Юрий Дмитрич!
Вошли в башню. Ветер, нечувствительный снаружи, здесь пел в щелях. Пол был усыпан мусором. Шаткая, узкая лестница вилась вдоль стен.
– Взойдёшь ли, князь?
– спросила, глядя на него, Анастасия.
– Я-то взойду.
– Я, - смело занёс Юрий ногу на ступеньку, - тоже.
Шёл следом, как за ангелом-путеводителем в юдоль небесную. Васса хотела подниматься, но княжна сказала что- то по-литовски, и девушка осталась.
И вот оба наверху, во втором этаже. В третий ходу нет, далее лестница - всего о трёх ступеньках, как беззубая старуха. Ветрено, холодно. Широкие бойницы позволяют глянуть далеко, да смотреть нечего: сплошная белизна, лишь внизу рассыпан чёрный бисер поезда.
Анастасия, став напротив Юрия, спросила:
– Ты хотел встречи со мной, князь?
Он силился ответить. Голос не повиновался.
– Я... Очень!.. Да... Ещё во Пскове...
Она осведомилась, как о деле:
– Для чего, Юрий Дмитрич?
Он набрал в грудь воздуху и произнёс отнюдь не то, что думал:
– Анастасия Юрьевна! Как долго будешь на Москве?
Княжна потупилась:
– Сие мне неизвестно.
– И подошла к ступенькам.
– Нам пора.
Спускалась первой. Где-то посредине в долю секунды оступилась... И упала вниз с опасной высоты, когда бы князь не поймал её, не удержал, как дорогой фиал из венецийского стекла [38] . Ступени, слава Богу, выдержали. Крепко упёршись ногой, он развернул княжну к себе, чтоб стала твёрдо. Лик её, вовсе не испуганный, был обращён к нему. Соболья шапочка скатилась вниз, убрус под подбородком разошёлся, голова чуть запрокинулась. Юрий слегка отпрянул, разглядев на нежной коже розовую бусинку...
38
Стройный, высокий кувшинчик типа бокала из венецианского стекла.
– Ты что?
– впервые выказала лёгкий испуг Анастасия.
– Не урони меня.
Он прошептал:
– Провидец в Новгороде только что предрёк: моей подружней навек будет красавица, у коей родинка под подбородком!
– и указал глазами.
Анастасия Юрьевна сказала тихо:
– Мне прошлый год наворожила знатная немецкая волхвуха: суженый супруг будет одноименец татуньки. Вот так- то, Юрий Дмитрич!
Она высвободилась. Он помог сойти. Васса ждала внизу. Вышли, не произнеся больше ни слова.
Опять повалил снег.
– Эк, разрумянились, словно яблоки!
– ждал их у поезда Владимир Храбрый.
Дядька Борис победно поводил усами, как герой, справившийся со великим подвигом. Стоя у кареты Софьи, Селиван слушал великую княжну и взором поманил к ней Юрия. Монтивич цокал языком, с укором глядя на Анастасию. Потомок Редеди, боярин Белевут, прошептал Ивану Всеволожу:
– Внучка в деда!
Юрий знал, что Святослав Иванович Смоленский отличался редким удальством.