Племянник дяде не отец. Юрий Звенигородский
Шрифт:
– Женишься, - в конце концов объявил Юрию провидец.
– У ней на шее знак. Под подбородком: розовая бусинка! Лик - красота неописуемая! Стан - лоза гибкая. Любиться, миловаться будете всю жизнь. Родит тебе троих сынов. Наберись духу: первый будет ослеплён, второй отравлен, третий умрёт юным беспричинно. Будь настороже: с неправым не судись, со слабым не борись.
Юрий не вдруг осознал до дна столь суровое предсказание. Постоял, словно в столбняке, потом круто развернулся и молча вышел. Дядька нагнал его у Большого моста через Волхов.
– Правильно идёшь, господин. Ни разу не сбился.
– А тебе что предсказано?
Галицкий
– Не стал гадать: испугался услышанного. Да ты, Юрий Дмитрич, не бери в память болтовню дурного вещуна. Такое натарабанил, нарочно не выдумаешь!
Юрий проворчал, соглашаясь:
– Разгул необузданной думки!
Подходя к Городищу, столкнулись с выезжающим санным поездом. Дядюшка Владимир Андреич узнал переодетого князя:
– Ну нельзя же так, Гюргий! Что за ребячество! Твой скарб погружен, конь - в поводу у Селиванова челядинца.
– Глянув на Галицкого, серпуховский князь заметил: - Добаламутишься, Борька! Ей-ей, добаламутишься!
Селиван, рядом с которым поскакал Юрий, приблизился стремя в стремя и виновато оповестил:
– Поверь, княже, я старался. Однако Софью на метле не объедешь. Подозрительна и хитра, как её родитель. Заставила на себя работать все глаза и уши всех своих челядинок.
Юрий кивнул без всяких расспросов, ибо при встречном ветре трудно было длить разговор.
Ехали по возвышенному открытому месту. Ветер стал потише, когда навстречу пошли леса, густые, высокоствольные. Через кроны лишь кое-где видно небо. Потом возвышенность снова сменилась низменностью. Ель стала низкорослее, пошли заросли осины, берёзы, ольхи, воздух - влажнее: уже не осенний, а почти зимний. Князь дышал через шерстяную варежку. Не любил он сырой зимы.
Укорачивающиеся ноябрьские дни удлиняли путь. Если на ямских станах Новгородчины удавалось менять коней, в Великом княжестве Тверском переговоры велись без толку. Сто причин находилось для отказа: надо срочно вывозить из леса дрова, сено, что в полевых стогах, а чернедь-мужики [35] лошадьми не богаты, - татары отнимают, князья берут, а тут ещё от Осташкова до Нового Торга начался падеж конский, неведом отчего. Всему этому Владимир Храбрый не верил: «Козни Михаила Тверского!»
35
Государственные хлебопашцы.
Лишь по въезде в Торжок обстоятельства изменились коренным образом. На большой стоянке в воеводской избе новоторжцы рассказывали московским князьям и боярам, как разорял их семнадцать лет назад великий князь Тверской. Мстил за то, что решили в союзе с Москвой противиться ему и его друзьям - Литве с рижскими немцами. Тверитяне зажгли город с конца по ветру, раздевали донага жён, девиц и монахинь, грабили храмы, уводили полон. Три церкви осталось на пепелище, и то потому, что каменные. В самый разгар жалоб явились в избе посланные из Твери и сказали, что кони в поезде Софьи Витовтовны будут неукоснительно меняться на каждом стане, и что великий князь Михаил с нетерпением ждёт свидания с дочкой своего друга Витовта. Новость заставила призадуматься и Владимира Храброго, и Юрия, и бояр.
– Надобно обойти город Тверь, - предложил Александр Борисович Поле.
– Непригожие, вовсе ненужные слова коснутся ушей нашей будущей великой княгини о её свёкре.
– Какие слова?
– спросил Юрий.
Брат опального Свибла, Михаил Андреевич Челядня, усмехнулся:
– Ну хотя бы то, как твой благоверный родитель, блаженной памяти Дмитрий Иванович, любезно пригласил к себе соперника из Твери, дабы устроить третейский суд меж ним и Василием Кашинским. Михаил поверил, приехал. Его тут же взяли под стражу, разлучили с ближними, тоже попавшими в заточение, долго продержали под спудом и выпустили лишь из боязни вмешательства Орды. А перед тем принудили поцеловать крест...
– Достаточно, - перебил Челядню Владимир Храбрый.
– Твои слова, боярин, заслуживают того, чтобы нам обогнуть стольный град нашего нынешнего приятеля Михаила.
На том и было решено. Разошлись для сборов в дальнейший путь. Юрий с Галицким удалились в отведённую им избу.
Вечерело. На скоблёном столе дымились блюда с налимьей ухой, горкой лежал нарезанный, подрумяненный тавранчук [36] стерляжий. Однако князь возлежал на лавке, не подымаясь к столу. Борис подосадовал:
36
Старинное рыбное блюдо.
– Без тебя мне не сесть, господин, а есть хочется.
Юрий горестно произнёс:
– Невезучий я, неумелый! В Пскове, в Новгороде, в Торжке никак словом не перемолвлюсь с княжной Смоленской. А ведь сопроводит она Софью и будет отвезена к отцу или к брату, что у Витовта в заложниках. Селиван обещая устроить краткую встречу, да всуе.
Галицкий сел на другую лавку, что стояла углом в ногах Юрия.
– Селива-а-ан! А ещё сын воинственного Боброка. Обходителен, говорит по-литовски.
– Он покрутил залихватский ус.
– Я не говорю по-литовски. На пальцах изъяснил Настасьиной сенной девке Вассе, какая мзда её ждёт, коли поспособствует встрече двух сердец. Вижу взоры красавицы, едящие поедом твою милость, чую, как и ты занозился ею. Хотел проверить у ведуна ваши судьбы, да он напугал тебя, старый филин.
Князь, нехотя, сел за стол. Принялись за ужин.
– Стало быть, вот какие действия у меня на уме, - продолжал, жуя, Борис.
– Путь наш теперь не на Тверь, а на Лихославль. Переберёмся через Медведицу, далее будет озеро Круглое. По нему ледяная дорога уже окрепла: ею ближе проехать к Волге. А на озере - остров. А на нём - древняя город-крепость под названием Кличин. Туда в Батыево нашествие кликали жителей всех окрестных сел, ради их спасения. Вот наша хорошуля-княжна и пристанет к своей литвинке: хочу, дескать, осмотреть затейливую деревянную башню. Я с боярами поддержу, а ты вызовешься сопроводить. Да и защитить при надобности, - этакий богатырь, вылитый отец, князь Дмитрий Иванович!
Трапезу прервал серпуховской воевода Акинф Фёдорыч Шуба, всюду сопутствующий Владимиру Храброму.
– Прошу прощения. Велено поспешать. Едем в ночь на сменных конях.
– Через Тверь?
– спросил Юрий.
– Зачем?
– усмехнулся Шуба.
– Через Лихославль.
– А Витовтовна знает?
– спросил Галицкий.
– Знает?
Воевода осклабился:
– Очень уж ей хотелось свидеться с матушкой Марьей Кейстутьевной, что замужем за Михайловым сыном. Да мы сказали: мост через Тверцу рухнул, проезда нет.