Племянник дяде не отец. Юрий Звенигородский
Шрифт:
– Не надо, Александр Андреич. Ступай вниз. Сама спущусь.
Юрий привстал на цыпочках: хотелось лучше рассмотреть храбрушу. Голос гусельный, стан гибкий, лик иконописный. Снисходит, поводя руками, словно крылами лебедиными. Не дева, - дива!
Псковский воевода же не жалел выспренних, велеречивых слов перед приземистой, квадратноликой, волоокой героиней встречи. Их бы должен произнесть от лица старшего брата-государя Юрий. Слава Богу, краснобай кстати заменил его.
– О сказочная птица райская!
– вещал могучий псковитянин.
– Ты к нам явилась с западного моря, внесла с собой благоуханье чудное. В княжнах светлообразнейшая, избранному Гамаюну подражательная!
Юрий сравнил бы с птицей Гамаюн стройный морской корабль, как бы воздушный, а пылкий воевода -
– Великая княжна желают проводить до дому. Они устали и им холодно.
Высокую гостью ожидала карета, запряжённая шестериком. Лошади - ничего себе, а повозка невидная: слюдяные оконца, обшивка - кожа с багрецом. Для обслуги - рыдваны ещё попроще.
– Не расстарался, дядюшка?
– спросил Юрий Владимира Андреевича.
Тот наскоро пояснил:
– До Новгорода по распутью и так сойдёт. Вот оттуда - уж на полозьях, в распрекрасных санях, по свежему снегу...
Стражники сдерживали толпу зевак. Донеслись суды-пересуды:
– Латынка - от горшка три вершка.
Юрий нагнал Селивана, склонился к коренастому волынцу, прошептал:
– Кто вон та, в сизой шубке из камки с золотым шитьём?
Сын Боброка оглянулся, понятливо сощурил очи:
– Хороша, да занозиста. Дочь смоленского князя Юрия Святославовича. Витовт, захватив Смоленск, оставил его на княжении, Анастасию же взял к себе и определил при Софье. Да, слышно, нет ладу между фрейлиной и великой княжной.
Каретный поезд устремился к кремлю. Князь и бояре верхом вокруг него. Главные люди Пскова встретили государеву невесту у высокого терема, где обычно останавливался московский великий князь или жили его наместники. Однако Софья не задержалась для торжества: прошла со своим Монтивичем, наскоро бросившем на ходу оправдания. Исчезла на отведённой ей половине. Данцигский вельможа объявил: трапезовать она будет исключительно в кругу ближних. Сам же не отказался попировать с хозяевами.
Юрий сперва хотел избежать застолья, но изменил намерение, взошёл в пиршественный покой, постарался устроиться сбоку с Селиваном.
На третьем кубке беседа меж ними пошла свободнее.
– Вижу, княже, твой взор обращён к Настасьюшке, - расслабился улыбчивый Селиван.
Князь ждал такого вопроса. Обрадовался, но промолвил грустно:
– Была б тут, обращал бы взоры, а то...
– Мысленно представляешь: она где-то здесь!
– дотронулся до его руки Селиван.
– Хотел бы воочию её видеть, - признался Юрий.
Лёгкая тень прошла по лицу молодого боярина.
– Вряд ли сие возможно. Невзрачная Софья глаз не спускает со своих казистых подружек.
– А ты потрудись, мой друг, - отважился попросить Юрий.
Селиван опорожнил кубок, изрёк раздумчиво:
– Во Пскове дело не сладится. Вот в Господине Великом Новгороде... Жди, княже, подам знак.
2
Путь от Пскова до Новгорода скоротался неведомыми Юрию ощущениями. Князь был возбуждён и взволнован. Сидя в седле, он не спускал глаз со второй кареты. В ней следом за Софьей и её постельничей Мартой, ехала Анастасия Смоленская с двумя дочерьми литовских владетелей, перешедших в московскую службу. На стоянках её удавалось созерцать только издали: трапезовала и почивала с Витовтовной отдельно ото всех.
Однажды, когда Юрий приблизился к братней невесте спросить о здоровье, выслушать пожелания, стоявшая рядом Анастасия одарила его длительным взглядом. Этот прямой, резкий взгляд преследовал князя до самого сна. Во сне он видел зелёный пруд под цвет Настасьиных глаз и черпал из него чистую, светлую воду. Утром дядька Борис пояснил: пруд снится к тому, что будешь любим красавицей, а черпаешь воду, стало быть, скоро женишься и женитьба принесёт счастье.
В Новгороде государева невеста была помещена на подворье у церкви Ивана Предтечи на Чудинцевой улице. Почитай, вся Софийская сторона вышла навстречу поезду. Посадник Тимофей Юрьевич и тысяцкий Микита Фёдорович устроили пир на Княжем Дворе, согласно желанию высокой гостьи, отдельно для мужей и для жён. Селиван с Белевутом доглядывали за женским застольем. Юрий сидел рядом со здешним воеводой Синцом и слушал длинную повесть о недавнем помрачении в Новгородчине: погорели леса и сено по полям, от мрака птицы падали на землю и воду, не знали, куда лететь, люди не смели ездить по озёрам и рекам, была скорбь большая, беда великая. Потом посадник рассказывал о последней из новгородских смут. Встали три конца Софийской стороны на предшественника его, Осипа Захарьича. Созвали вече, пришли ратью на Осипов двор, разнесли хоромы по брёвнышку. Осип бежал за реку в Плотницкий конец. Торговая сторона поднялась за него, начали людей грабить, перевозчиков отбивать от берега, лодки рассекать. Две недели буянили, пока сошлись и выбрали нового посадника. В причину смуты Юрий не вник и до времени покинул застолье, отговорясь головной болью.
На другой день, - дядюшка Владимир Андреевич оказался прав, - выпал прочный снег. Люди серпуховского князя поставили подбитые соболями сани, упряжь ремённая, обшитая красным сукном. Поезд составился - любо-дорого поглядеть!
Вот уж и день отъезда. Двухнедельное новгородское ожидание подходило к концу, а смоленской княжны Юрий здесь даже издали не узрел. Селиван так и не подал знака. Сам мелькал на мгновения - ни узнать, ни спросить! Зато дядька Борис всё время - тут как тут. Третьего дня поведал, как избавился от мучительной боли в ухе, приобретённой ещё по дороге во Псков. Нашёл на улице Михалице знахаря именем Галактион Хариега. Тот свернул воронкой лист сахарной бумаги, вставил узкий конец в больное ухо и зажёг широкий конец. Когда воронка сгорела почти вся, Галактион лёгким ударом выбил из уха бумажный остаток. И боль исчезла немедленно. Вчера же Галицкий прямо-таки удивил князя: «Нашёл провидца. Зовут - Мина Гробов. Предрекает будущее по взвару корня под названием живокост». Юрий смерил глазами дядьку, вспомнил, как на Москве тот приглашал посетить колдуна Орефу. А теперь - Мина. «Ужли пойдёшь?» Борис вздохнул безответно и удалился. Нынче за утренней трапезой вновь спросил:
– Был у гадателя-вещуна?
Дядька потупил очи:
– Малое время спустя пойду.
Юрий опорожнил кружку с клюквенным взваром и решительно произнёс:
– Я - с тобой.
Пришлось открыться серпуховскому дядюшке, что хочет прогуляться по улицам Торговой стороны, приглядеть ремесленные изделия. Не уйдёшь, не сказавшись: обыщутся!
– К полудню не опоздай. Отбываем, - напомнил Владимир Храбрый.
Галицкий, как потомственный новгородец, уверенно вёл по кривым закоулкам, улицам, тупикам, пока не отворил дверь в лачугу, где, кроме очага, всего лишь - стол да лавка. Мина Гробов - белая борода по колено, лысый, как горшок, толстый, как полубеременная куфа из-под браги [34] .
34
Куфа– бочка. Мерная - 40 вёдер. Полубеременная - 20 вёдер.
– Нацнём со второго по знацению московиця, - местным говорком изрёк старец, глянув на Юрия. И вытянул руку: - Клади цепь!
Вот уж волхв так волхв! Знает, что золотая цепь скрыта у князя на груди.
Получив плату, сварил на очаге измельчённый корень, слил в порожнюю чашку жидкость, оставил гущу. Потом три ложки пересыпал в питьевую чашу, накрыл глубоким блюдцем и, многажды поопрокинув, водрузил на стол. Затем налил чистой воды в чистое блюдце, взял чашу за дно, три раза опустил её в блюдце с водою. Причём следил, чтобы не перевернуть и кругом не обернуть. Что он шептал при этом, ни князь, ни Галицкий не разобрали. Вот Мина поднял чашу кверху, стал смотреть на густоту, приставшую к краям. Она как бы изображала некие предметы, лишь ему ведомые.