По волчьему следу
Шрифт:
Василек вытер ладони о штаны и сказал:
– А помирать… я уже давно в долг живу. Так что не страшно… ты только найди его. Тогда, глядишь, и поймут, что Егорка-Василек, пусть и не княжеского роду, но слово свое держит. И если чего…
Молчание.
Вздох.
– Обращайся. Или вон его пошли… - вор указал на Тихоню. – С вопросам. Аль на охоту… охотников я еще найду… пока.
А потом поднялся.
– Эй, Марусенька… - крикнул он весело. – Ты глянь, тут мужик голодный сидит, пока ты
– Шут, - пробормотал Тихоня, но в сторону.
И без особой уверенности.
– Страшный человек, - возразил Шапошников, когда Егорка-Василек отошел от стола. Правда, тотчас подскочила Маруся, чтобы собрать одни тарелки и другие выставить.
Причем ловко так.
– Ешь, - велел Бекшеев, вытащив записку… надо бы карту попросить, города и окрестностей. Тропы, на которых люди сгинули, им, конечно, не покажут, но вот если просто на карты глянуть, можно будет худо-бедно определить район поисков.
– Очень страшный. Лютый… говорят, что самолично людей убивает. И с выдумкою… - Шапошников отер усы салфеткой.
– Так что ж не пресечете-то? – не удержался Бекшеев. На что начальник местной жандармерии лишь плечами пожал и сказал:
– Слухи же ж… так-то жалоб на него нету. И свидетелей… говорят, свидетелей никогда не остается. Да и… выгодно это, говоря по правде. В глобальном смысле. Политическом. Он хотя бы вменяемый… прежде-то вовсе непорядок был. На улицах стреляли. И резали. И душили. Грабили средь бела дня…
Только порядок этот должна была жандармерия наводить, а не честный вор Егорка-Василек.
– Если положат, то опять начнется… будут землю делить… Мотька тоже не удержится. Она хоть баба и крепкая, с пониманием, а все одно баба. Эх, грехи мои тяжкие… - Шапошников даже перекрестился. – Ну ничего… глядишь, и отыщете кого-нибудь. И успокоится… как-нибудь.
Бекшеев заставил себя промолчать.
И снова на бумажку посмотрел.
Этак список его вовсе до чудовищных размеров вырастет. Чтоб вас всех…
– Княже! – Васька, влетевший в столовую, заорал так, что обернулись все. – Княже… там это… ваш человек Михеича застрелил!
Твою ж…
– Идиот, - печально произнес Тихоня, засовывая за щеку недоеденную котлету, как была, почти целой. – Какой же непотопляемый идиот…
К счастью, Васька ошибся.
Стрелял Туржин не в упомянутого Михеича, а в воздух, чем переполошил местный рынок, а особенно кур, которых привезли на продажу. Те и так одуревшие от тесноты и шума, на звук выстрела взлетели и, вырвавшись на свободу, добавили суеты.
Куры метались.
Люди кричали. Блеяли козы и истошно верещал поросенок, запутавшийся в мешке. И средь всеобщего бедлама застыли двое.
Мужик звероватого вида и Туржин, этого мужика державший на прицеле.
Мужик, что характерно, был спокоен. Заросший, косматый и седой, он мало походил на человека, да и шуба его, шерстью наружу, добавляла сходства с медведем, по какой-то своей надобности забредшим к людям. Он чуть горбился, опираясь на массивную палку. И на Туржина глядел не с насмешкою, скорее с этаким вот недоумением.
Туржина это злило.
– Руки! Руки подними! – собственные его уже чуть подрагивали. И Туржин явно осознавал, что оказался в ситуации неоднозначной.
И стрелять повода не было, ибо стоял Михеич спокойно, не делая попыток ни сбежать, ни напасть, чему свидетелей найдется великое множество. И убрать оружие, признавая тем свою неправоту, он не мог.
– Хватит, - сказал Бекшеев и кивнул Тихоне, который только этого и ждал, чтобы оказаться рядом с Туржином и сказать:
– От же, Серега, взрослый же мужик, а ведешь себя… в цирке бывать доводилось?
Туржин дернулся было.
А потом как-то подобрался и сквозь зубы выдал:
– Я поймал его!
– Поймал, - согласился Туржин, Бекшеев же решился подойти к Михеичу. – А то… слышал историю про охотника одного? Тоже вроде как медведя поймал… от прям в берлоге и поймал. Ему, значится, говорят… мол, раз поймал, то тащи его сюда. А он…
Туржин отвлекся на долю мгновенья, не из-за того, что анекдот смешной. Отнюдь. Скорее усталость сказалась. И злость. И обида. И все сразу. И мгновенья этого хватило, чтобы револьвер оказался в руках Тихони.
– Ты…
– Угомонись, Серега, - сказал Тихоня ласково-ласково. И в глаза глянул. И от взгляда этого как-то вот Туржин разом обмяк, даже отступил.
А ведь чует.
Он тоже воевал. Все, кто в возрасте, так или иначе, но успели побывать, если не на войне, то в тылу, где порой куда страшнее было. И кровь видел. И всякое иное. И потому чует в Тихоне… зверя?
Пожалуй.
– Прошу прощения за инцидент, - сказал Бекшеев, подходя к Михеичу, который вот так же спокойно стоял. Теперь Бекшеев разглядел не только самого этого человека, но и мешки у ног его.
Кивок.
– Но нам и вправду нужно с вами побеседовать.
– Не он это, господин генерал, - влезла вдруг бабка в белом платочке и цветастом платьице. – Вот вам крест! Не он это душегубствует…
– Погодь, Никитична…
– Он хороший человек, а что веры иной, так это ж невозбранно! Я читала! – голос Никитичный потонул в других. Люди, до того молчавшие, заговорили все и разом.
Михеич же вздохнул и, подхвативши мешок – а размер такой, что и Бекшеев в нем поместится, - с легкостью закинул его на спину.