По волчьему следу
Шрифт:
Вон те двое у выхода.
Еще троица у окна… и та дамочка в цветастом платье и аляповатого вида шляпке, которая ковыряется в тарелке безо всякого энтузиазма… маг?
Стихийник.
– Аналитик, - Бекшеев сцепил руки. – Задерживать не стану, если уйти захочешь.
– Но?
– Мне нужна информация. И я её получу. Военные злы. Очень. И не откажутся провести небольшую чистку… у них свои полномочия. И возможности. А потому на некоторые нарушения прав человека глаза закроют… они да и… не
– Особисты – еще те сволочи, - Егорка-Василек не особо впечатлился. Во всяком случае, на аппетит его услышанное не повлияло. Кусок котлеты он отправил в рот и зажмурился. – И сами не живут, и людям мешают…
А Шапошников ел молча. Медленно, тщательно прожевывая каждый кусок и всем видом показывая, что разговор этот ему совершенно, вот совершенно не интересен. И присутствует он единственно из уважения к двум таким разным людям.
Пускай.
Местная полиция – не Бекшеева ума дело.
– Мне с жандармами не с руки сотрудничать, - наконец, произнес Егорка-Василек. – Люди… не поймут.
И уточнять, о каких именно людях речь, не стоит. И так ясно.
– Однако ситуация уж больно… нехорошая. А я человек разумный. И силы свои знаю. И способности… тогда, по осени, обратились ко мне с просьбой. Поработать… посредником. Сперва отыскать кое-кого там… на той стороне…
Он провел пальцем по краю тарелки.
– Не под протокол, - уточнил Василек.
И Бекшеев кивнул, соглашаясь.
– Свести людей. Передать записочку… другую… после образцы… товара.
Уж не того ли, который отыскался вчера? Вероятнее всего.
– Договориться о встрече… найти проводников. Надежных людей. Таких, которым как себе веришь.
– А такие есть? – хмыкнул Тихоня, ненадолго отвлекшись от созерцания зала.
– Случаются… временами. Люди – твари особые… хитрые, умные. Свирепые. Куда там зверю. Зверь, если подумать, подле любого человека беззащитен. Даже тот медведь вот…
Шапошников крякнул.
Долго ему этих медведей оклеветанных поминать будут.
– Или волк… хотя волк ближе. Тоже умные твари. И добрые. К своим. Волки, если что, стаями живут. И детенышей вместе ростят. И заботятся. Старшие о младших. А сильные о стариках. Даже тех, которые охотится более не способны. Да… а люди… ты его подберешь, вырастишь, научишь всему. А он потом тебе отблагодарит. Ножом в спину.
– Может, просто растишь как-то не так? – поинтересовался Тихоня.
А Егорка-Василек улыбнулся этак, кривовато. И от улыбки этой лицо его окончательно перекосило, выплыли, натянули кожу вживленные под нее нити. Пахнуло гнилью изо рта. И он, зная о том, что страшен, радовался тому.
– А иди ко мне. Покажешь, как надо, - предложил он в шутку.
И в шутку ли?
– Мне и тут неплохо.
– Я ведь чую… - дернулись ноздри. – Ты крови не боишься. Пролил её изрядно…
– Кто её не проливал. Война вон была.
– Не скажи, - улыбка стала шире, а Егорка – страшнее. – Господин князь вон не проливал, чтобы самолично, своими руками… он благородного происхождения. Ему мараться не с руки. Он вон сидел, бумажки перебирал… тоже нужно. Кому-то ведь и головой думать приходится. Только что голова, когда рук нету? Мы с тобой такие от… руки… которые работы не боятся. А работа ведь разною бывает. Иная такова, что… и главное, князь ныне при чинах и почитании. А ты-то?
– А я вот котлету ему. Вкусная, - Тихоня сунул кусок за щеку.
– Котлету… кинули, как прочим, огрызок. И почетом приправили, мол, бери и радуйся. А что дальше с тобой станется, кому интересно?
И на Бекшеева поглядывает. Пробует на прочность? Вряд ли и вправду пытается оскорбить. Слишком он умен, чтобы на пустом месте задираться.
– А ты, стало быть, обо мне, болезном, позаботишься? – говорил Тихоня с набитым ртом. – Приютишь, обогреешь… пенсию вон назначишь. И работать я буду легко, главное, гору золотую насыпать не забудь…
– Не пойдешь, значит?
– На кой оно мне? Дерьма и на войне хватило. И тут вот… а что кровь, так твоя правда, лил и немало. И дальше буду, если приведется. Только не по твоей указке.
– А по чьей?
– По своему разумению.
– Идейный, стало быть, - Егорка-Василек отодвинул тарелку. – Смотри, княже, идейные – народ опасный. Иные идеи хуже бешенства.
– Боюсь, настроение для дискуссий неподходящее, - Бекшеев и пюре попробовал. Отменное. Мягкое, без комочков и явно на сливках замешано.
Капуста квашеная, пусть и стоит с осени, но не утратила хрусткости.
Клюква в ней бусинами виднеется.
– Я тоже идейным был… за родину, за царя-батюшку… а потом выяснилось, что не особо-то я нужен родине. И царю тоже не сдался. Подлатали. На ноги поставили. И сказали, мол, ступай с миром. А куда? А куда глаза глядят. Я и пошел. Вернулся в земли родные. И что увидел? А полный хаос… полиции нет, точнее те трое жандармов сами хуже иных воров. Люди из дома выйти боятся. Да и в домах не безопасно…
– И взялся порядки наводить? – с насмешкой произнес Тихоня.
– Взялся, - Егорка-Василек глянул прямо и с вызовом. – После войны всякого народу было… и далеко не все идейные. Зато все, почитай, с оружием. И применяли они его, как пятка зачешется… могли просто выпивши начать палить по людям. Не говорю уже про грабежи, поджоги. Прочие… нет, я собрал, кого сумел. И придавил эту вот шушеру.
Чтобы занять её место.
– В городе, спроси, коль хочешь, тише стало… и полиция вон… имеется.