По волчьему следу
Шрифт:
Только бордель держит и контрабандой занимается. А так, наверняка, если не очередной столп местного общества, то почти. Но Бекшеев промолчал, вышел и прикрыл дверь.
Надо бы погодить.
Дело вот почитать. Подумать…
– О, шеф, - Тихоня обнаружился в коридоре, где сидел, к стене прислонившись. – А я уж волноваться начал. Этак вот оставишь ненадолго разумного вроде человека, а он раз и гулять сбежит.
И поглядел с упреком.
Совесть шевельнулась и…
– Надо было, - спокойно
Но это же не повод прятаться.
И до школы тут всего ничего.
И надо было проверить… точнее карты нужны были. И копия нашлась, точнее её доделали там же, поспешно, хотя все одно довольно точно.
Впрочем, карты привычно запечатлелись в памяти.
Но дело не в картах и служебной необходимости, на которую по-хорошему многое списать можно. Дело в том, что он, Бекшеев, взрослый и самостоятельный человек. И не нужна ему нянька!
Тихоня понял и молча отступил в сторону, правда, предупредил:
– Там эта… новенькая… прибирается, - доверительно добавил. – Может, лучше пообедаем?
– Зима?
– Пока не вернулась.
– Туржин…
– Отправился по тавернам гулять да на жизнь жаловаться. Хотя, конечно… глупый он. А мнит себя умным. Плохо.
– Чем?
– Вляпается во что-нибудь. А нам разгребай. Отослать бы его…
Бекшеев кивнул.
Отослать бы. Самое разумное. Но теперь, когда вроде бы удалось достичь если не мира, то перемирия, отсылать Туржина было не за что.
– А утром что это было?
– Понятия не имею, - Тихоня поскреб ладонь, которой тряс руку Туржина. – Вроде не чесалась. Рука как рука, но… мало ли. Может, на меня просто не подействовало.
– Или мы начинаем тени своей бояться.
– Тоже быть может… но иногда лучше так, чем после на похоронах рыдать. Извини, шеф, но я ему не верю…
И во взгляде мелькнуло что-то такое, недоброе до крайности, заставившее подумать, что, если выпадет случай, то шею Туржину свернут с легкостью и без особых моральных терзаний.
– Не трогай, - попросил Бекшеев.
– Не буду. Если повода не даст.
Требовать большего было глупо.
– Так куда пойдем-то? – Тихоня изобразил улыбку и покосился на дверь. – Куда-то надо, а то путаться под ногами у женщины, которая порядки наводит, так себе мысль…
Бекшеев хмыкнул.
И ответил:
– В публичный дом.
Надо же.
Получилось удивить.
– По работе, - успокоил Бекшеев. – Исключительно по работе…
– А все-таки, - Тихоня потянулся. – Порой начинаешь думать, что хорошая у меня работа… и не скучная, столько разных удивительных мест… людей…
–
Такси нашлось.
Черное, лаковое, с правильными шашечками на крыльях и желтым имперским гербом. И таксист под стать. А главное, таксист, услышав адрес, лишь кивнул этак, равнодушно, будто всякий день катает господ от полицейского управления к публичному дому.
Может, впрочем, и катает.
Местные порядки… отличались некоторой специфичностью.
А дом неплохой.
Красивый дом.
Особняк в три этажа. Тут и всенепременные колонны, и лестница с каменными цветочницами, но хоть без львов, и портик узорчатый. Красный фонарь тоже наличествовал, весьма изящной ковки, намекая, что заведение сие, пусть и является публичным домом, но дорогим, для особых господ.
– Эх… - вздохнул Тихоня, приглаживая редкие волосы на макушке. – Слыхал я, что в столицах есть такие бордели, которые почти что дворцы…
– И дворцы, - не удержался Бекшеев, - которые по сути своей почти что бордели.
И вот чего потянуло-то?
Тихоня хмыкнул.
И ничего не ответил.
А их ждали.
Кто предупредил? Хотя… вариантов немного. Шапошников. Ну и плевать. Главное, что хозяйка сего места, женщина весьма приличного вида, не стала сбегать или прятаться.
Матильде Крышниной было сорок пять.
Вдова.
Купеческая дочь, любимая и любящая, послушная воле батюшки и по этой вот воле вышедшая замуж. Родившая семерых и семерых схоронившая. Случается и такое, что целители не помогают, особенно, когда мужем – двоюродный братец…
– Не смотрите так, княже, - она была полнотела и мягка чертами, и ничем-то не отличалась от прочих женщин, разве что взглядом, холодным, расчетливым. – Не я такая… жизнь заставила. Сперва детей хоронила… потом отца… муженек запил и загулял. Я все верила, что буду хорошей, доброй, он оценит, поймет и в разум воротится. Сироток привечала. Пока одна из них от муженька моего не понесла. А тут еще война…
Бекшеева скоро провели наверх, мимо парадной залы, в которой по дневному времени было тихо.
Внутри терпко пахло духами и благовониями, пусть бы и запахи эти спешили выветрить, распахивая и окна, и двери. Но они, давние, въелись в бархаты и дерево столь прочно, что перебивали даже смрад табака.
– Муженек мой сгинул… и не он один. А у меня от всего состояния только и осталось, что этот вот дом… и пришлось. Выживать.
Она поднималась медленно, подстроившись под шаг Бекшеева.
Строгое платье по моде довоенной, с юбками почти в пол. С воротничком-стойкой. С белым платком, накинутым на плечи.