Победитель
Шрифт:
Вышли на водораздел и остановились.
Все вокруг заливало ослепительное солнце.
– Красотища-то, а! – негромко воскликнул Иван Иванович.
Внизу змеилась асфальтированная дорога. Она появлялась из-за склона одного холма, делала длинную пологую петлю длиной метров в сто пятьдесят и скрывалась за склоном другого.
Плетнев приложил ладонь ко лбу и сощурился.
– Товарищ полковник, здесь ничего не выйдет…
– Что?
– Солнце слепит. Надо сменить точку. Я отсюда не вижу ничего.
Он так уставился на него, будто и впрямь неживой предмет заговорил с ним человечьим голосом.
– Серьезно,
Иван Иванович почему-то по-зверьи ощерился и проговорил сквозь сжатые зубы, как если бы Плетнев был его злейшим врагом:
– Да насрать мне на твое солнце! Позиция утверждена! Понял?! И никакой самодеятельности!
Он не шутил. Плетнев сразу как-то внутренне окаменел от злости и беспомощности. На мгновение у него возникло чувство, что он снова бесполезно бьется о днище баржи, ему негде вдохнуть воздуха… он обречен, и нет сил, чтобы что-нибудь исправить!..
– Но, товарищ полковник… – выдавил он.
– Без всяких “но”! – заорал он. – Игры кончились! Это боевая задача! Понял?! К бою!
Еще четверть секунды Плетнев смотрел в его остервенелое лицо. Потом со свистом выдохнул сквозь зубы застоявшийся в легких воздух.
– Есть!..
Расчехлил винтовку.
А, плевать. Что он может сделать?..
Выбрал один из двух больших угловатых камней. Устроился за правым.
Приник к окуляру.
В радужном сиянии серая лента дороги слоилась и плыла.
Плевать. Приказ есть приказ. Иван Иванович боится сменить позицию. Потому что позиция утверждена. Ее утвердили вышестоящие начальники. Если Плетнев промахнется с утвержденной позиции, то отчасти в этом будут виноваты именно они – вышестоящие. Они ведь сами утвердили… А если Иван Иванович позволит ему сменить позицию, а он, скажем, опять же промахнется, то часть вины ляжет на Ивана Ивановича. Основная доля на Плетнева, конечно. Но часть и на Ивана Ивановича. Никак не на вышестоящих начальников. Они же утвердили позицию? – утвердили. А он разрешил снайперу сменить… Нет, такого он себе позволить не может… как же!.. утвержденную-то!.. Пусть уж лучше Плетнев в белый свет как в копеечку… Вот сволочь!
Послышался дальний гул автомобильного мотора.
Плетнев оторвался от окуляра и, щурясь и моргая, снова приложил ко лбу ладонь.
Пустая дорога в мареве солнечного света.
Показалась машина. Такси. Довольно медленно едет.
Он засек время. Через восемь секунд автомобиль пропал за урезом холма.
Кортеж наверняка будет двигаться с большей скоростью.
Значит, у него меньше восьми секунд. Сколько? Семь? Шесть? Допустим, шесть. Шесть секунд – это шесть выстрелов. Довольно торопливых выстрелов. Учитывая, что…
А, плевать. Сделает, что сможет. Все, что сможет…
Очень скоро – стоило солнцу еще чуть подняться – стало жарко. Плетнев часто отрывался от прицела, щурился, моргал, тер глаза. От мокрых висков по щекам катились капли пота.
Гладкий асфальт бликовал, и пустая изогнутая дорога была похожа на саблю. Серый гравий на обочинах тоже поблескивал.
Когда становилось совсем тихо и можно было быть уверенным, что машины не выскочат неожиданно из-за поворота, он сквозь сетку прицела рассматривал залитый солнцем выгорелый склон.
* * *
Стюардесса с поклоном подала Тараки воду, снова поклонилась и пошла назад по проходу.
Генеральный секретарь наклонил голову и проводил ее внимательным взглядом.
– Ах, дорогой Тарун! – сказал он затем, отхлебывая из стакана. – Как прекрасна жизнь! Ты не находишь?
И с усмешкой посмотрел на своего спутника.
– Да, – более из вежливости согласился Тарун. – Конечно.
Его мысли крутились вокруг предстоящего отчета. Амин велел не спускать глаз с Тараки… но как он мог это сделать? Во время официальных приемов ничто не мешало ему слушать, но официальные приемы для того и придуманы, чтобы тратить массу времени и сил на произнесение разного рода благоглупостей, позволяющих не сказать ни слова о том, что на самом деле имеет значение. А на переговоры Тараки ездил один. С ним беседовал сам генсек Брежнев и его правая рука – глава тайной полиции Андропов. Именно это казалось странным Таруну. По идее, речь шла о технической и военной помощи, поэтому на этих встречах уместнее было бы присутствие Косыгина или министра обороны Устинова. И вот на тебе: Андропов. Тараки не говорил, о чем конкретно шла речь во время их беседы. Но вернулся он с нее довольно взвинченный. И какой-то решительный. Похоже, чем-то его приободрили… приласкали. Вселили новые надежды. На что именно?..
– Конечно, – повторил Тарун, уже улыбаясь. – Жизнь и в самом деле прекрасна. Особенно когда вокруг нас этакие прелестницы…
– Да, да! – с чувством согласился Тараки. – Когда мы покинем наконец юдоль земных скорбей, я буду рад, если в раю нас встретят похожие!..
Он поднял руку и щелкнул пальцами.
– Доченька, – ласково сказал он снова подбежавшей девушке. – Знаешь что? Ты такая красавица! Принеси нам, пожалуйста, бутылку коньяку и пару рюмок. Выпьем за твое здоровье!.. Да, и лимон не забудь нарезать!..
Может быть, они все-таки согласились ввести войска? Или, по крайней мере, намекнули, что скоро согласятся? Вряд ли, вряд ли… этого он бы не утаил… слишком большая победа… такие победы не замалчивают…
– Вот умница!.. иди я тебя поцелую!
Генсек обнял ее чуть ниже талии и, когда девушка, стыдливо улыбаясь, наклонилась, смачно чмокнул в щеку.
– Ах, персик ты мой! – вздохнул он. – Нет, не надо… поставь, я сам все сделаю.
Тараки разлил коньяк по рюмкам, поднял свою и, глядя Таруну в глаза, сказал:
– Давай выпьем за удачу, а? Пусть у нас будет удача! Все остальное тогда тоже будет!..
Они чокнулись, Тарун пригубил. Тараки опрокинул рюмку в рот, тут же наполнил снова, выпил и только теперь зажевал долькой лимона.
– Ах, дорогой Сайед! – сказал он, откидываясь на спинку кресла. – Как трудно быть у власти! Как много ошибок приходится совершать!..
– Перестаньте, Нур Мухаммед, что вы говорите! – возразил Тарун. – Какие ошибки? Если они и случаются, то по вполне понятным причинам. Ведь вы ведете корабль страны в штормовом море революции!