Победитель
Шрифт:
Амин повторил этот жест.
Тараки наконец-то заметил его. Генсек поменялся в лице. Его даже шатнуло, и он был вынужден взяться за перила. Беспомощно оглянулся, как будто надеясь на помощь, а потом, мгновенно постарев и сгорбившись, начал спускаться.
Амин легкой побежкой поднимался по ступеням навстречу.
Они встретились на середине. Амин наклонился, обеими руками взял руку Тараки и поцеловал ее. Под вспышками нескольких фотокамер Тараки механически погладил его по голове. Далее они двигались вместе, причем Амин почтительно
Ступив на бетон, Тараки снова растерянно оглянулся, ища кого-то взглядом. Отстранил покорно отступившего Амина и сделал шаг по направлению к советской группе.
Рузаев, Огнев и Рахматуллаев двинулись ему навстречу.
– С благополучным прибытием! – сказал посол, пожимая ему руку.
– Хорошо долетели? – осведомился Огнев.
Рахматуллаев перевел… Генсек потеряно покивал, переводя взгляд с одного на другого.
– Хотел бы поговорить с вами, – сказал он дрогнувшим голосом. – Кое-какие обстоятельства меня сильно волнуют.
Затем жалко улыбнулся, развел руками и, горбясь, пошел назад – к Амину.
Через минуту Генеральный секретарь НДПА Нур Мухаммед Тараки уже стоял на трибуне и рассказывал товарищам о своем заявлении, сделанном на совещании неприсоединившихся стран в Гаване. Но как-то вяло рассказывал. Без огонька.
* * *
Солнце палило так, что хотелось зарыться в землю. Или забраться под камень, как скорпион или жужелица.
Снайпер не должен лежать семь часов на солнцепеке, дожидаясь цели. Такого не бывает.
Плетнев уже давно не смотрел в прицел. Он просто тупо глядел на дорогу.
Дорогу заливали вертикальные лучи солнца. Солнце висело над головой, норовя испепелить все в округе.
Из-за поворота показалась тележка.
От нечего делать он приник к окуляру.
Старик дремал, откинувшись спиной на вязанки хвороста. Осел сонно перебирал ногами. Цоканья копыт не было слышно – далеко.
Цикады чуть притихли. Зато кузнечики пиликали свою надрывную музыку изо всех сил. Ветра давно не было.
Плетнев оторвался от окуляра и повернул голову.
Иван Иванович, лежавший за камнем, посмотрел на часы. Потом на солнце. С досадой сплюнул. Заворочался, поднимаясь.
И бросил хмуро:
– Отбой. Сворачиваемся.
* * *
Когда Плетнев вошел в класс, в нем царила совершенно курортная обстановка. Голубков в одних трусах беззаботно валялся на раскладушке, заложив руки за голову и мечтательно глядя в потолок. На другой лежал Раздоров с книжкой в руках и тоже весьма экономно одетый. Пак – на этом кроме трусов была еще и майка – сидел на третьей и зашивал порванные на коленке штаны.
– Умилительная картина всеобщего разложения, – сказал Плетнев, стягивая пропотелый спортивный костюм. – Вам бы еще папироски в зубы.
– Здесь не курят, – наставительно заметил
– Детей эвакуировали, – заметил Раздоров, не отрываясь от книжки.
– Как эвакуировали? – заинтересовался Голубков.
– Так. В связи с обострением обстановки и возможными эксцессами…
– Во, бляха-муха, – сказал Голубков с таким видом, будто доказал важную теорему. – А ты что читаешь? “Как закалялась сталь”?
– Краткий курс ВКП(б), – отозвался Раздоров.
– Отстань от человека, – посоветовал Плетнев. – Вставай, пошли.
– Куда это?
– Пошли, пошли.
За школой Голубков, регоча от садистского наслаждения, долго поливал его холодной водой из шланга. Голову Плетнев тоже вымыл. Правда, мыло им выдали хозяйственное, и волосы долго потом пахли не то банно-прачечным комбинатом, не то просто какой-то псиной.
– Отстрелялся? – спросил Голубков, когда они шли обратно.
– А ты откуда знаешь? – насторожился Плетнев.
– Земля слухом полнится, – туманно ответил Голубков.
– А-а-а… ну ты послушай еще, послушай.
Он лег на раскладушку и закрыл глаза. Должно быть, задремал, потому что, когда снова открыл их, Раздоров со своей книжкой сидел на подоконнике, а разговор шел о знании языков.
– У нас в Ташкенте на всех языках молотят, – толковал Пак. – В школе – по-русски. Во дворе – по-узбекски. Таджикский еще знаю. На дари – это тоже почти как по-таджикски. Еще с корейского могу перевести…
– Надо же, – вздохнул Голубков. – А я только с русского на матерный. И обратно.
Раздоров иронически хмыкнул.
– Ничего. Задачу поставят – по-китайски заговоришь.
– Это точно. Вон Сашке поставили задачу – до сих пор в себя прийти не может… Смех один.
И он на самом деле засмеялся.
Плетнев сел и зло спросил:
– Смех?! А если бы кортеж проехал, а я ни черта не попал, кто был бы виноват? Цель в четырехстах метрах. Видимый участок дороги – метров сто. Три секунды на все, если толком прицеливаться. И солнце в глаза лупит! Я и говорю: менять надо позицию!..
– Проснулся, – констатировал Пак.
– Так ты отстрелялся? – спросил Раздоров. – Или что?
Плетнев потер лицо руками и теперь уже проснулся окончательно.
– Ни хрена не отстрелялся, – сказал он, стеля на полу перед собой газету “Правда” полуторанедельной давности.
Раздоров окончательно отложил книгу. Это, оказывается, был сборник американских детективов.
– Почему?
– Не приехал объект, – объяснил Плетнев, разбирая пистолет.
– А-а-а…
– И очень даже хорошо, что не приехал, – сказал он, глядя сквозь ствол в сторону окна. – Иван Иванович уперся как баран. Орет – мол, позиция утверждена!.. Позицию кто утверждал? Кто-то. А если бы неудачно отстрелялся, кого бы на шашлыки порубили?