Побег из Фестунг Бреслау
Шрифт:
– Меня тут мучает одна проблема, и тут думаю, не догадываешься ли ты о чем-то.
– Какая?
– Почему Борман столь сильно был заинтересован следствием относительно вроцлавских сокровищ, в то время как те, скрываемые на Западе, его мало интересовали. Как-то не убеждает меня гипотеза, будто бы после войны он желал захапать их себе. Ну не могу я представить Бормана, который теперь бегает с лопатой по советской Польше и копает, где попало, ямы.
Холмс слегка усмехнулся.
– Как-то раз Шильке задал мне вопрос, заставляющий много думать. Он спросил, чем отличается Борман от остальной гитлеровской верхушки.
– И каким же был ответ?
– Я ответил, что то как раз не важно, существенно то, чем он будет отличаться от остальных после войны.
– Ну, и чем же он отличается? Тем, что его не схватили?
– А может, его и не нужно было хватать?
– Потому что?
– Потому что был русским шпионом. Он хотел, чтобы все эти ценности захватила Красная Армия.
Цукерман задумался, глядя на чаек, пытавшихся полакомиться остатками, выбрасываемыми с судов.
– У тебя какое-нибудь, пускай самое мелкое доказательство имеется?
– Нет. Но заметь, что никакая разведка не любит, когда какая-нибудь тайна подпитывается до бесконечности. Ведь это же порождает ту опасность, что кое-что обязательно выйдет наружу.
– Ага, ты считаешь, что, в конце концов, труп Бормана обнаружат? После его естественной смерти?
– Ну да. Будет ли это для тебя доказательством, если через несколько десятков лет при случае прокладки какой-то канализационной линии в Берлине кто-то, совершенно случайно, обнаружит череп? И именно его, выбранный среди сотен других черепов, по случаю сдаст на исследования? И окажется, что это останки Бормана? Будет ли это для тебя доказательством?
– Это так.
– Тогда начинаем терпеливо ожидать десятки лет и читать газеты.
Цукерман радостно улыбнулся. Находясь в том же настроении, он вытащил из-под сутаны толстый конверт и подал его Шильке.
– Это адрес гостиницы в Каире, в которой ожидает Рита. Еще внутри инструкции для остальных наших людей, а так же деньги, чтобы они могли добраться до Конго. Будь добр, передай это всем.
– Ясное дело.
– Как я понимаю, теперь уже Ритой займетесь вы.
Холмс поднял свой бокал и выпил коньяк одним глотком.
– По этому вопросу тоже можешь на нас рассчитывать.
Каир был типичной английской колониальной агломерацией, слепком самых различных архитектурных стилей, тиглем, в котором сплавлялись влияния со всего громадного региона. То же самое было и с одеждой: от мундиров самых разных подразделений со всех сторон Британской Империи до ниспадающих одеяний арабов и бедуинов, наряду с их более или менее европеизированными версиями. Но сутаны Холмса и Шильке своим отличием производили впечатление настолько, что на них часто оглядывались. Холмс, конечно же, посчитал, что выделение из толпы является замечательным козырем, так что никто не станет подозревать как раз их в каких-то нечистых делишках. Ведь если бы у них было что-то на совести, им нужно было бы скрываться, пытаться раствориться в толпе, а не выделяться, словно морским маякам. Что самое смешное, именно этот метод идеально срабатывал.
Они сидели в маленьком кафе напротив американского телефонного переговорного пункта, установленного на площади перед казармами. Прежде чем Восьмая Армия и сопровождающие ей американские вспомогательные войска не отправились в Италию, это, скорее всего, было одно из самых подвижных мест во всем гарнизоне. Сейчас переговорный пункт стоял практически пустым, если не считать нескольких солдат, пытавшихся дозвониться в Англию. Если бы не жестикулирующий Ватсон, вопящий что-то в трубку, переговорный пункт выглядел бы чуть ли не заброшенным.
Шильке поднес к губам чашку с кофе. Его запах смешивался с доходящими до сюда ароматами ближайшего рынка пряностей.
– Не думал я, что все это так быстро закончится, - буркнул себе под нос немец, делая небольшой глоток. – У меня все время такое впечатление, будто бы я буквально сидел с тобой в Бреслау, в кафе. Зима, снег, а мы планируем свершение невозможного.
– Блицкриг, - отозвался тоже себе под нос Холмс. – Именно этим и характеризуется молниеносная война. Трах-бах, и все уже кончено.
– Так. А та милицейская атака, которая привела к тому, что Цукерман запаниковал – это часть операции?
– Распространение паники – это основа любой войны.
– И все же жалко той части сокровищ, которые так и торчат под землей.
– Свое Цукерман получил. За такое состояние его люди в будущем поставят ему памятник. А если бы осталс и продолжал раскопки – был бы идиотом, рискующим жизнью.
– Конечно же, ты прав. И все же у меня мурашки по телу при мысли, сколько же там еще осталось. И эти передатчики, неожиданно отзывающиеся после месяцев молчания и передающие свой сигнал в пустоту. Ни для кого.
– Потому что они не устраивали блицкриг, а длительную кампанию.
Шильке допил кофе и взял стакан с лимонным соком, в котором неспешно растворялись кубики льда.
– Но более всего меня интересует другая мысль. Вновь я возвращаюсь к нашей первой беседе.
– Слушаю?
– Мы сказали себе, что каждый берет по два человека, всего – шесть, и делим нашу добычу на равные части.
– Да, помню.
– Я думал, что заберу Риту и Хайни. Всего – три человека. А ты – только Ватсона.
Холмс сделал знак официанту и заказал еще одну чашку кофе. Откуда-то ему было известно, что горячее питье в тропиках гасит жажду лучше, чем холодный сок [94] .
– Отвечу сразу на оба твоих вопроса, - сказал поляк.
– Это на какие? – Шильке на миг потерял нить беседы.
– О передатчиках, посылающих сигнал в никуда, и о том, почему мы с Ватсоном только вдвоем. Еще скажу, кем является третья личность.
Неожиданно Шильке догадался. Он начал смеяться.
94
Ну вредный я, вредный, и дедушка у меня Студебеккер: и эффективность горячих напитков в борьбе с жаждой толком не доказана, и Каир никак не тропики…