Поцелуй победителя
Шрифт:
За десять лет рабства Арин познакомился с подчинением во всех его проявлениях. Страх боли; обещание отомстить, данное самому себе; безнадежность; монотонная рутина, время от времени прерываемая ударами ремня или кулака. Наказание помогало хозяевам почувствовать себя настоящими господами, а ему — перестать быть собой. И пусть это выглядело глупо, Арин часто проявлял непослушание. Так он мог хотя бы на секунду показать, что еще не утратил свободу воли, не позволил себя сломать. Но боль, как и унижение, все же меняли Арина. Подчинение превратилось в отчаяние.
Однако такой беспрекословной покорности Арин еще не встречал. Узники послушно выстроились в колонну, точно скот. Эти люди и впрямь вели себя, как бездумные животные. И они не притворялись — Арин не заметил ни проблеска сопротивления или ненависти.
Он не мог представить, чтобы Кестрель вот так просто подчинилась. Арин не верил, что она вообще способна сдаться. Он попытался разглядеть дочь генерала среди заключенных. Может, она настолько изменилась, что теперь ее не узнать? А вдруг ее и вовсе здесь нет? Надзиратель попытался забрать у Арина кирку и с непониманием уставился на него, когда тот потянул орудие на себя. Арину хотелось взмахнуть киркой и вонзить ее валорианцу в горло, но он заставил себя разжать пальцы и отпустить инструмент. Вместе с другими узниками он встал в колонну и отправился в лагерь.
Когда во дворе раздавали пищу и воду, Арин не стал пить и есть. Он как раз был занят тем, что по капле выплескивал похлебку себе под ноги, когда вдруг увидел ее. Кестрель стояла к нему спиной: волосы свалялись, она сильно исхудала. Сперва Арин даже решил, что ошибся и принял за Кестрель незнакомую узницу. Но это была она.
Ее вели к бараку вместе с другими женщинами. «Обернись, прошу тебя». Но она не обернулась, а уже самого Арина увели в противоположном направлении. Сердце громко стучало в груди, но пришлось изображать покорность. По крайней мере, до того момента, когда они вошли в мужской барак.
Арин подкрался к ближайшему надзирателю, схватил валорианца за голову и свернул ему шею. Остальные набросились на странного узника, но он «ужалил» их кольцом Рошара, и валорианцы повалились на землю без чувств. Арин нашел ключи на поясе одного из них и, загоняя сразу по несколько человек в одну камеру, чтобы не тратить попусту время, запер заключенных.
В женском бараке стояла тишина. Большинство узниц уже были в камерах, превратились в тени на полу. В конце коридора стояла надзирательница с серебристыми прядями. Увидев Арина, она выхватила кинжал и открыла рот, готовая закричать. Арин кинулся к ней, уклоняясь от удара, зажал рот рукой и уколол ее кольцом. Схватив ключи, побежал вдоль камер, хриплым шепотом повторяя имя Кестрель. Ответа не было. В груди Арина кипела жгучая смесь страха, надежды и отчаяния. Вдруг он замер. Кестрель лежала на земле в своей камере, спиной к нему. Но Арин узнал ее силуэт даже в тусклом тюремном освещении — этот изгиб позвоночника, это острое плечо… Он завозился с ключами, без конца повторяя ее имя, умоляя проснуться. Одни и те же слова срывались с его губ снова и снова. Они почти превратились в пустой звук, когда шагнул в камеру и коснулся ее щеки. Кестрель не шевельнулась, и Арин легонько тронул ее за плечо. Ее голова откинулась, но Кестрель продолжала спать. Арин ужаснулся при мысли, что ему придется разбудить ее, дав пощечину. Да он убил бы любого, кто осмелился бы на подобное!
— Кестрель? — Он сжал ее хрупкие плечи, боясь встряхнуть. — Кестрель?
Ее глаза приоткрылись. Он выдохнул: наконец-то! Арин не позволял себе даже думать о том, что она стала похожей на других узников: лишенной сознания, покорной, потерявшей саму себя. Но, слава богам, этого не случилось. Кестрель моргнула и уставилась на Арина, в ее глазах, как прежде, светилась мысль. Арин искренне и горячо возблагодарил богов. Он сжал лицо Кестрель в ладонях, но потом испугался своего грубого порыва. Кестрель резко отшатнулась, и он с ужасом подумал, что сделал ей больно. Но девушка лишь прищурилась, вглядываясь в его лицо в сумерках. Она была в смятении, но Арин не понимал почему.
— Кто вы? — прошептала она.
Ей пришлось повторить вопрос, и только тогда осознание пронзило его как стрела. Кестрель его не помнила. Она действительно не знала, кто он такой.
8
Спотыкаясь, они бежали через тундру под зеленоватым ночным небом. Арин заметил, какой неестественно вялой стала Кестрель. Иногда у нее подгибались колени, как у тряпичной куклы, и лишь упрямство заставляло ее двигаться вперед.
— Обопрись на меня, — предложил он.
Кестрель послушалась, но Арин видел, что ей это не нравится.
— Осталось совсем чуть-чуть.
В конце концов пришлось ее нести. Кестрель уснула у него на руках. Арин был по пояс в грязи, когда добрался до озера, где оставил Илиана с лошадьми. Он выругался и едва устоял на ногах, когда увидел, что осталось от лагеря. Кестрель проснулась. Арин опустил ее на землю, сел рядом и спрятал лицо в ладонях.
Полусъеденный труп Илиана лежал возле палатки. Лошадей не было. Арин вспомнил, как выли прошлой ночью волки. Он медленно опустил руки, стараясь не думать об ужасной, мучительной смерти Илиана и о том, что в этом виноват он, Арин. Представлять, как долго придется добираться по тундре и горам без лошадей, тоже было страшно. Кестрель в таком состоянии, невероятно слаба… Она испуганно смотрела на Арина.
— Лошади могли и выжить, — сказал он и торопливо продолжил: — Наверное, убежали и, скорее всего, держатся вместе.
Кестрель будто хотела что-то спросить, но потом на ее лицо набежала тень подозрения. Арин понял, что она пошла с ним только потому, чтобы не оставаться в камере. Он огляделся. Поблизости нет холма, с которого можно было бы получше осмотреться. В полумраке северной ночи Арин легко различал лицо Кестрель, но совсем другое дело — высматривать трех лошадей, которые бродят неизвестно где. Наверняка они убежали далеко, если вообще еще живы.
— Ланс! — позвал Арин.
Он взял хороших лошадей, но только один конь был достаточно умным, чтобы прийти на зов. Если только Ланс вообще этому обучен. Арин никогда не слышал, чтобы лошадь делала нечто подобное на таком расстоянии, да еще и без угощения-приманки. Арин подумал, что большинство надзирателей в лагере лежат без сознания — или мертвы. Он не слишком-то осторожничал, когда колол их кольцом. За ними наверняка отправят погоню, если уже не ищут. Кричать сейчас не лучшая идея. Арин покосился на Кестрель, которая с трудом сопротивлялась сну, и снова позвал охрипшим голосом:
— Ланс!
Арин отошел от Кестрель на несколько шагов — уйти дальше он побоялся — и крикнул еще раз. Наконец он вернулся и опустился на колени рядом с ней.
— Позови ты, — попросил Арин. — Он придет, если ты позовешь.
— Кто?
В это мгновение он понял, что не сказал, кто такой Ланс, а без объяснений понять было невозможно. По правде говоря, Арин все еще надеялся, что в камере Кестрель лишь сделала вид, что не узнала его. В глубине души он верил, что дочь генерала просто притворяется, чтобы сделать ему больно. Арин это заслужил, она имеет полное право ненавидеть его.