Поцелуй победителя
Шрифт:
— Тогда я сам побуду с ней.
Сарсин покачала головой:
— Тебя она видеть не хочет.
— Мне все равно.
— Она не причинит себе вреда.
— Откуда ты знаешь?
— Арин, я буду о ней заботиться, не сомневайся, но мы не можем сидеть с ней целый день.
— Я могу.
— Ей это не понравится. Она даже саму себя не помнит. Как же Кестрель во всем разобраться, если ее никогда не оставляют наедине с собой?
Арин запустил пальцы в грязные волосы, ладонями закрыв глаза.
— Но я-то ее помню. Гордая девушка с храбрым, благородным сердцем. И такая скрытная. Я должен был догадаться.
В памяти Арина пронеслись дни, проведенные в валорианской столице. Он глотал одну наживку за другой. Ее насмешки и то, как она
Теперь Арин проклинал себя. В месяцы до ее ареста у него было так много возможностей докопаться до истины. Но все, с чем он сталкивался и о чем подозревал, казалось невозможным, бессмысленным, и он решил, что ошибся. Как в тот вечер, когда Арин встретил Кестрель возле канала в платье служанки и увидел в ее глазах невысказанную тоску. Это было нелогично, ведь кто станет рисковать жизнью ради чужого народа? Это было необъяснимо, ведь зачем Кестрель добывать сведения для главного гэрранского шпиона? Она предала свою страну. В Валории такое преступление карается смертью.
А ведь он обвинял Кестрель в эгоизме. Тогда, в столице, Арин прямо в лицо назвал ее жадной до власти, жестокой пустышкой и обвинил в смерти жителей восточной долины. Она посмотрела на него в ужасе. Арин помнил лицо Кестрель в тусклом свете лучин, горевших в грязной таверне, видел, как сжались ее губы. Но не обратил на это внимания, не понял. Арин упустил все самое важное.
Сарсин схватила его за запястья, заставляя убрать руки от лица. Он уставился на кузину невидящим взглядом. Перед глазами у него стояло пораженное лицо Кестрель. Арин вспомнил ночь атаки валорианцев, когда в дом пришли солдаты, а он бездействовал. «Не сейчас», — ответил он Сарсин, когда та сообщила о посланнике. Он пообещал Рошару, что не поедет в тундру спасать неизвестную шпионку, когда принц перечислил ему причины этого не делать.
— Я ошибался, — произнес Арин. — Если бы я…
— Все «если» остались в прошлом. Они принадлежат богу потерянных вещей. Вопрос в том, что ты будешь делать теперь.
Арин долго заставлял себя отправиться в поместье генерала. Когда он въехал в незапертые ворота верхом на Лансе, слова Сарсин все еще звенели в его голове. На нижней ветке дерева защебетал желтогрудый дрозд. Некошеная трава на лугу доходила коню до колен. Арин пустил Ланса между шуршащих стеблей, свернув в сторону от виллы, куда пока не готов был войти. Он поднялся на холм и проехал через рощу, расцвеченную яркими пятнами зреющих апельсинов. Если сорвать их сейчас, плоды окажутся жесткими и совсем не сочными. Но аромат стоял такой, что Арину ужасно захотелось ощутить вкус цитрусов. Он щелкнул языком и стукнул пятками по бокам коня. Ланс шевельнул ухом и пошел быстрее, часто дыша и радуясь скорости.
Арин обошел стороной все крупные постройки: крытый соломой домик к западу от заросшего сада — здесь когда-то жила няня Кестрель, пустые конюшни, похожий на амбар барак без окон, где держали рабов. Белая краска, которой он был покрашен, потрескалась на солнце. Арин упрямо ехал вперед, но все же оглянулся и бросил последний взгляд на барак. Меч на бедре уперся в седло.
Наконец он добрался до кузницы и спрыгнул на землю. Ослабив подпругу, Арин отпустил жеребца пастись. Трава выросла высокая и сочная — рай для лошади. Сапоги Арина простучали по мощеной дорожке. В городе тоже имелись кузницы. Можно было пойти туда, но эта, как ни странно, казалась Арину роднее. С зимы здесь ничего не изменилось. Инструменты лежали там, где он их оставил. На наковальне скопился толстый слой пыли. В очаге давно не разводили огонь. Ведерко с углем наполнено доверху.
Он затопил печь, поработал мехами, и языки пламени взметнулись ввысь. Когда огонь как следует разгорелся, Арин вышел на улицу. Потом он вернется. Печь должна как следует прогреться, прежде чем можно будет начать работу. А тем временем — Арин заставил себя признать это — нужно сходить в дом.
Вилла генерала… Дом Кестрель пустовал с зимы, с тех пор, как Арин убил Плута. Будучи предводителем восстания, Плут забрал себе поместье и поселился в нем просто потому, что оно считалось лучшим и принадлежало самому генералу. А может, потому, что это был дом Кестрель. Арин не знал, когда в душе Плута зародилась одержимость дочерью генерала. От одного воспоминания в горле Арина встал ком, а пальцы сжали рукоять меча. Он взглянул на отцовский клинок, на дюйм вытащив его из ножен. Закаленная сталь блеснула на солнце. Арин убрал меч и отправился на виллу.
Сразу за портиком открывался вид на фонтан у входа, который теперь молчал. Он зарос тиной, а по зеленой поверхности воды бегали водомерки. Со стен на Арина смотрели нарисованные боги и другие существа: фавны, олень в прыжке. Ему на глаза попалось изображение птички в полете. Арин вспомнил, как впервые увидел этот рисунок за плечом у Кестрель в день, когда она только привела в поместье нового раба.
Внутри дом оказался почти пустым. Арин и не ждал, что от здешнего интерьера много уцелеет, но увиденное его поразило. Когда он подписал договор с императором, обещавший свободу Гэррану, колонисты вынуждены были возвратить гэррани свои особняки на полуострове. В гавань вошли корабли, чтобы вывезти вещи валорианцев. Было много споров, что кому принадлежит. Арину не раз приходилось вмешиваться, выступая посредником в переговорах, но про дом Кестрель он старался даже не вспоминать. Его гэрранские владельцы не пережили войну. Когда пришел корабль за вещами генерала, Арин сделал вид, что нет ни судна, ни виллы, поэтому был уверен, что из дома вынесли все. В каком-то смысле он не ошибся.
Сам Арин не приходил сюда с зимы. Он боялся, что его потянет в комнаты Кестрель или на кухню, где гэррани трудились с утра до ночи. Или туда, где управляющий однажды накинулся на него с обвинениями, будто Арин взял что-то без спросу. Его тогда высекли подальше от дома, чтобы валорианцам на вилле не пришлось слушать неприятные звуки. Арин не хотел вспоминать мелодию, которую играла Кестрель в музыкальной комнате, не хотел видеть библиотеку, где они проводили время вместе. Он не желал даже близко подходить к этому дому. Когда Арин со своими людьми приехал, чтобы забрать к себе фортепиано, то не стал заходить внутрь. Он ждал снаружи, готовя механизм из блоков, с помощью которых инструмент погрузили на повозку.
Поэтому Арин оказался не готов к грязи и вони, которые встретили его на вилле. Плут был мстительным человеком. Комнаты пропахли мочой. Стены и окна заляпаны грязью. Стекла кое-где выбиты. Ноги сами привели Арина в музыкальную комнату. Перед ним предстало странное зрелище: повсюду на полу валялись нотные листы. Некоторые из них были слегка обожжены, будто Плут хотел сперва бросить все в огонь, но по какой-то причине передумал. Вероятно, потому же он не тронул фортепиано. Может, поначалу Плут надеялся, что ему удастся подкупить Кестрель… У Арина внутри все сжалось, легкие жгло огнем. Он распахнул окно и выглянул в сад, вспоминая знакомый вид из окна. Год назад цветы точно так же покачивались от дуновения ветерка, пока Кестрель играла пьесу для флейты. Когда-то давно мать Арина пела эту мелодию для гостей. Неужели такова судьба всех, кто родился в год бога смерти, — видеть, как все прекрасное гибнет?
Свежий воздух помог Арину прийти в себя. Он пошел на кухню, развел огонь в очаге, на этот раз — чтобы вскипятить воду. Обнаружив кусок соды с едким запахом, тряпки, ведра, масло с апельсиновым ароматом, уксус для мытья окон и стен, Арин начал убирать дом. Выжимая тряпку, он услышал, как бог смерти, оскалившись, произнес: «Уборка? Ох, Арин. Для того ли я тебя растил? Мы так не договаривались». Арин не помнил никакого уговора. Бог просто заявил на него свои права, а Арин не стал возражать. Нельзя приносить бесчестие своему покровителю. Но бросить все как есть было бы не меньшим позором. Арин прогнал из головы настойчивый голос и продолжил работу.