Подари мне себя до боли
Шрифт:
После того, как студию она закончила, поступив в институт, чисто для поддержания себя в тонусе, пару-тройку раз в неделю Соня ходила на занятия по стрип-пластике.
Ей нравилось. И нагрузка, и танцы, и коллектив классный, девчонки веселые. Но на последнем курсе стало не до танцев. А потом и Лев недвусмысленно намекнул, что это хобби — неприличное.
Это было 14 февраля. Они с девчонками в студии поставили номер по мотивам танца Деми Мур из фильма «Стриптиз», тот, что она в полотенце танцует. И Соня решила «подарить» его Льву на День
Лев не оценил. Сказал, что его девушка должна вести себя скромнее и вообще, он рассчитывал на айподсы. Ну, Окей. Так в танцзале она стала бывать все реже.
И вот сегодня Соня твёрдо решила возобновить занятия. Как минимум, три раза в неделю будет ходить!
Она отыскала свою форму, кроссовки и сунула в рюкзак. Отправилась в зал.
И отлично там отзанималась. Размялась, растянулась, надвигалась. Мышцы налились. Тело быстро вспомнило все, чему училось восемь лет. Соня даже о Моронском не думала. Почти целых полминуты.
Пришла домой, приняла душ. Надела его рубашку. Так и ходила, периодически нюхала ее ворот, подолгу зависала, глядя в одну точку, не замечая вздохов и косых маминых взглядов.
Держаться на плаву, не захлёбываясь ежеминутно воспоминаниями и его ароматом чуть-чуть помогала работа.
Соня сдавала проект. Просидела над завершающим этапом часа три. Ещё раз все проверив в оформлении и вложениях, отправила заказчику утверждённый чистовой вариант. Все, теперь можно было отдохнуть. Но это означало опять начать перебирать в памяти детали, образы, ощущения, слова и взгляды. Моронский вытеснил из ее жизни все, что не было связано с ним. Любые запахи, любые звуки, особенно музыка, имели свой эквивалент в Сониных воспоминаниях о проведённых с Максом часах. А что не имело его, то автоматически теряло значимость. Становилось неинтересным. Пресным. Пустым.
И это изводило. Выжигало. Соня даже с трудом могла заставить себя проглотить что-то, кроме йогуртов и кофе — мешал хронический спазм в горле. Мама кружила вокруг неё мрачной тучей, вздыхала, но ничего не говорила, не задавала никаких вопросов, просто буравила ее взглядом, полным тревоги.
Соне за день удалось восстановить все важные контакты и даже последние переписки с заказчиками.
Только главный контакт молчал. Софи вздрагивала от каждого производимого телефоном звука, бросалась к каждому звонку и дзыньку. И сама себя ругала потом за это!
То ли в отместку, то ли из вредности и хулиганства, Соня лишила Моронского фамилии — переименовала его у себя в телефоне в «Половой контакт». Слишком много чести!
Среда
Вечером они с мамой сидели перед телеком на диване и смотрели какое-то очередное горластое, остро-социальное шоу. Ну, как смотрели? Мама читала книгу под аккомпанемент запиканных матов, а Соня рассеяно залипала в телефоне, не особо понимая, что, собственно происходит на экране. И в её жизни.
Вздохнула.
— Тебе тут сообщение от полового контакта пришло, — с мрачной ухмылкой проговорила мама, когда Соня вернулась в гостиную.
Софи поставила чашку на столик и трясущейся рукой взяла телефон из маминых рук.
«Чувствую, как с каждым днём девственность все ближе. Скоро появятся прыщи. Дрочить уже начал», — прочитала она и улыбнулась.
И уже начала думать, как бы так остроумно, да поизящнее ответить, как телефон завибрировал снова.
«Если не хочешь отсосать мне у себя в подъезде — не отвечай!»
Не начинай того, что не сможешь продолжить! Эту его фразу она теперь точно никогда не забудет.
Вспомнив, к чему однажды привела неосторожно начатая переписка с Моронским, Соня отправила смеющийся смайлик. Это же нельзя считать полноценным ответом? Это — эмоция.
«Смейся, смейся…» — пришло следом. И через секунду: персик, баклажан и брызги.
Соня прыснула в экран. Детский сад. Подняла голову и встретилась с внимательным, даже проницательным взглядом Веры Александровны. Мама покачала головой, вздохнула и спряталась от Сониного позора за книгой.
— Прости пожалуйста, Соня, — проговорила она, — у тебя сейчас лицо, как у дурочки-пиздурочки.
Соня замерла с открытым ртом.
Но услышала, как снова звякнул телефон, кинулась к экрану, ловя на себе очередную мамину «оплеуху». Ещё сообщение.
На этот раз оно было не от Моронского, а от банка. Банк сообщал, что на Сонину карту упало ровно четыре тысячи евро. Те самые, восемь по пятьсот. То есть, по сути, сообщение все-таки было от Моронского.
Соня шлепнула себя ладошкой по лбу.
Она хотела тут же написать что-нибудь язвительное, уже открыла переписку. Ещё раз пробежалась глазами. Нет. Отсос Моронскому в собственном подъезде — совсем не то, что должно быть темой завтрашнего «Прямого эфира».
— Соня, эту рубашку уже надо постирать, — услышала она снова мамин голос. — И вернуть хозяину.
Четверг
У Сони зародилось новое чувство. Неприятное. Ужасное. Даже отвратительное.
Оно холодной скользкой сколопендрой пробралось за пазуху. Сколопендра сочла место за Сониной грудной клеткой весьма благоприятной средой обитания, начала прогрызать в душе тоннели и откладывать в них свои токсичные продукты жизнедеятельности.
А самое неприятное во всем этом было то, что это паразитирующее чувство называлось просто — ревностью. И никогда не возникало само по себе. Только вместе с влюбленностью, которой и питалось. Вот это и было, по-настоящему, ужасно.
Соня поняла, что окончательно пропала, когда, только представив Макса в привате «Порока», почувствовала, как чья-то железная, раскалённая до бела лапа, сжимает горло.
А то, что он там бывает, и возможно находится прямо сейчас, да не один — сомневаться, почему-то, не получалось.