Подари мне себя до боли
Шрифт:
Макс издал рык, порывисто схватил Соню за волосы на затылке, сильно потянул и отстранил ее от себя.
— Сейчас выебу в жопу, если не перестанешь! — прорычал он сквозь сжатые челюсти ей в губы.
Испугалась! Глазами хлопает. Дрожит.
А вот не хуй дразнить!
Отпустил волосы. Пригладил. Поправил на ней рубашку. Зачем-то…
— Не надо играть со мной, Соня! — постарался сказать как можно мягче. — Не начинай того, что не собираешься продолжать. Я уже говорил тебе.
Глава 24 (часть 2)
Crush, who's got a crush?
I like the way you blush
I like the way you bite
Touch, each time we touch
I wanna take too much
Keep me up all night
I wanna scratch your surface
I wanna feel your groove
I wanna be your needle
I wanna lick your wound
You wanna play with fire?
Stick and poke tattoo?
You wanna play, my new girl?
I wanna play with you
FINNEAS
(Слушать обязательно!!!)
Формулировка, в которой Моронский выразил подсознательное желание продолжить свои анальные перверсии, слилась в Сонином восприятии со звериным рыком. И в нём похоти было гораздо больше, чем угрозы. Это и пугало. Подстрекаемая глубинным страхом получить физические увечья в самых нежных местах, Соня попыталась слезть с Моронского. Но не успела. Он не дал. Задержал, придавив руками ее бёдра к своим. Скользнул ладонями под края сорочки, сжал Сонины ягодицы. Уставился на неё своими чёрными кинжалами.
При желании можно было, конечно, предпринять вторую попытку, но желания не возникло.
Всё желание было сконцентрировано в одном конкретном месте, которое как-то не так реагировало на страх. Два чувства одинаково сильных, соединились в химической реакции, заставляя тело трепетать, сердце нестись галопом, ощущать иглы на кончиках пальцев.
Нужно было срочно что-то сказать. Не молчать. Тишина будто сгущала и утрировала все то темное, что исходило от Моронского.
Соня остановила взгляд на слове «Cloud» слева на его груди.
— Облако? Что это значит? — Она несмело, кончиками пальцев коснулась татуировки.
— Кличка. Это пёс. Он старый уже. Живет с родителями. — отрывисто проговорил он. Взгляд Макса изменился. Очеловечился. Мысли о единственном живом существе, к которому этот странный человек испытывал настоящую привязанность, преобразили его лицо. Маска зверя растворилась, будто не клацал он зубами перед Сониным носом всего пару минут назад.
Печальная догадка тонкий холодной змейкой закралась за рёбра. Неужели, на его любовь может рассчитывать только собака?
«Орлова, ты совсем с ума сошла?! Какая любовь? Какая собака?!».
— А эта? — она поспешно тыкнула в надпись на правом плече, игнорируя упреки внутренних комментаторов.
— Lucri bonus est odor ex re qualibet. Запах прибыли приятен, от чего бы он ни исходил. Это на латыни. — пояснил Макс.
Да, очень аутентично,
Она потрогала несколько строчек на его левом плече.
— Я живу так, чтобы в аду сказали: "Извините, у нас приличные люди", — перевёл Макс, не дожидаясь вопроса. — Бил в девятнадцать, в универе. Поспорил с приятелем, что девчонка тату-мастер… — он замолчал, секунду подумал, причмокнув, и в глазах его появился знакомый сальный блеск, — не возьмёт с меня ни цента.
— И как?
— Я никогда не проигрываю.
Понятно, татуировки, не являющиеся эпиграфами к его порокам, закончились на собачьей кличке.
— У меня ещё есть! — куражился Моронский.
Пальцами левой кисти Макс оттянул нижнюю губу и вывернул ее так, чтобы Соне стали видны три буквы, вытатуированные на слизистой. «ММА». Соня вытаращила глаза до рези.
— Это ж, наверное, больно было?
— Да, Соня, больно. В камере следственного изолятора, самое большое, на что можно рассчитывать в качестве анестезии — это очень крепкий чай.
Вечер переставал быть томным. Да, чем больше она о нем узнавала, тем охотнее соглашалась с фразой «меньше знаешь крепче спишь».
— Прости за вопрос… — Соня решила пожертвовать сном ради информации. Все равно уснуть сегодня не получится. — Ты был под следствием?
— Да. И судимость есть. Условная. Тебя что-то смущает?
Соня поморгала. Провела ставшими непривычно влажными ладошками по себе. Нет, ну она понимала, конечно, что Моронский знаком с криминалом, но надеялась, все-таки, что не так близко. А вслух сказала:
— Мне кажется, я уже ничему не удивлюсь.
— Эти там же бились. — Он показал на несколько мелких замысловатых знаков на фалангах пальцев и крест между большим и указательным пальцами. — Но значение их тебе знать не обязательно.
У Сони возникло ощущение, что Макс получает удовольствие, наблюдая, как она теряется, открывая новые грани его личности. Она закусила губу и часто задышала. Вот попала, так попала! А ведь всего каких-то полчаса назад ей даже показалось, что он обычный парень, только с прибабахом. Нет. Вот именно, что показалось. Быть обычным, правильным, как все, для Моронского — оскорбительно. Казалось, он гордился свой причастностью к лицам, не обременённым сутью уголовного кодекса.
Ни фига он не обычный. И бравирует этим. Усиливает впечатление, заставляя жертв биться в экстазе от одного только взгляда в их сторону. Хищник. Нарцисс. Психопат.
— Эта — он тыкнул пальцем в тыльную сторону правой кисти, продолжая знакомить Соню со своими апосематами, — He, who makes a beast of himself, gets rid of the pain of being a man. Тот, кто становится зверем, избавляется от человеческой боли.
Ну, допустим, эту фразу Соня уже давно знала. А вот, что означала птица, раскинувшая крылья, с черепом на брюшке, которая была изображена на тыльной стороны левой кисти?