Подгоряне
Шрифт:
скоросшивателей на второй этаж. Я же углубился в исследование оказавшихся
передо мною бумаг.
Задним числом я уже испугался того, что чуть было не уехал на поиски
своей доли опять в Москву. В таком случае я лишил бы себя возможности
держать документ, который читается как детективный роман, как произведение
самой изощренной человеческой фантазии. О, чего только не сделает ненависть
и зависть людская! На некоторых листках я читал резолюции, выведенные рукой
Шеремета
восклицательными знаками. Но не везде Шеремет ограничивался столь коротким
заключением. Были там и более пространные, выраженные в еще более ехидных
тонах, замечания. Зарегистрированный, проштемпелеванный и пронумерованный
бумажный хлам, в котором пришлось разбираться не одному Шеремету, замешивал
в своей зловонной грязи и меня, и моего отца, и нашего дедушку. Судя по
разным пометкам, удивительное это сочинение успело побывать в высших
инстанциях Кишинева и Москвы. Сам черт не поймет, чем, какими соображениями
руководствовался его автор.
Но передо мной лежали бумаги, в которых с усердием волостного писаря
зафиксированы все "речи" моего дедушки. Затем доносчик перешел к анализу
классовой борьбы - как она отразилась в истории нашей семьи. Написал, что
мош Петраке, дедушкин брат, всю жизнь батрачил в хозяйстве моего отца. Для
пущей убедительности просил проверить и этот факт. Затем шли листочки, в
которых повествовалось о коллективизации в нашем селе, о высылке кулаков. В
них, этих поганых бумаженциях, утверждалось, что в списки раскулачиваемых
отец заносил невинных людей, бедняков и маломощных середняков, а зажиточных
укрывал. Так он спас, мол, Георгэ Негарэ, самого богатого в Кукоаре мужика.
Вместо него мой отец "упек" в Сибирь своего бывшего батрака мош Петраке,
который ходил в рубище. Но и на этом, утверждал "летописец", отец мой не
остановился. Вскоре он стал хлопотать, чтобы возвратить в село жену Георгэ
Негарэ Ирину вместе с ее дочкой и этим несчастным Петраке. Ему, то есть
отцу, это удалось. Правда, были возвращены и другие кулаки, но им не
разрешили жить в родном селе. И это в то время, когда Ирине с ее дочкой
такое право дали, а самому Георгэ Негарэ была возвращена даже конфискованная
изба. И какие же меры "взыскания" были приняты в отношении этого Костаке
Фрунзэ?
– гневно вопрошал "хроникер".
– Да почти никаких! Правда, он был
освобожден от должности председателя сельсовета. Но вскоре его сделали
секретарем того же сельского Совета, Его сняли и с секретарей, но только
затем, чтобы сделать председателем колхоза. И что бы вы думали? - бушевал
"летописец". Через какое-то время он, то есть Костаке Фрунзэ, становится
директором совхоза. По причине малограмотности его все-таки освободили от
этой должности, но тут же сделали бригадиром виноградарей в совхозе-заводе.
А тесть этого, с позволения сказать, бригадира поносит Советскую власть,
костерит ее почем зря, даже пенсию, которую ему назначило государство, не
хочет получать. Верно сказано, напоминал доносчик, что в селах, в которых
нет собак, воры ходят без палок. Так и в Кукоаре. никто не хочет призвать к
порядку зловредного старика! А его зять и внук рвутся к власти. Один уже
бригадирствует, а другой учится в Москве, чтобы потом заполучить высокий
пост, стать министром. Яблоко падает недалеко от яблони. Весь род Фрунзэ
испокон веку славился заносчивостью и хулиганством. Теперь этого студента
выгнали из Москвы за то, что бегал по улицам столицы нагишом. Об этом
говорит сейчас все село. А местные руководители слышат это и помалкивают, не
принимают никаких мер к неисправимым хулиганам. Костаке Фрунзэ, сообщал
далее "историк", на совхозные деньги отремонтировал свою ветряную мельницу и
устроил в ней ресторан. Теперь принимает там начальников, спаивает их,
заливает им глаза, чтобы не видели его проделок. А своего бывшего батрака,
этого глупого Петраке, поставил часовым у ресторана, чтобы никого из
посторонних не пускал. Свою зарплату "часовой" получает из совхозной кассы.
Для маскировки, уточнял разгневанный доносчик, Костаке Фрунзэ назвал
ресторан "Гайдуцкой мельницей". Ха-ха! Ничего себе мельница! Это самое что
ни на есть питейное заведение, куда сельским учителям вход воспрещен. Ни
один интеллигент не может попасть в это частное предприятие Фрунзэ! Об этом,
как известно, писала центральная газета. Рука руку моет, блеснул еще одной
пословицей "хроникер", Ге-оргэ Негарэ не остался в долгу у Костаке: подарил
новый дом своего погибшего на войне сына младшему Фрунзэ.
С прилежанием архивариуса клеветник подколол и вырезку из газеты
"Правда" с заметкой, о которой я уже рассказывал раньше. Самым удивительным
для меня, однако, было то, что все "главы" обширного повествования - не плод
отъявленного анонимщика, а подписаны собственным именем Профира Коркодуша,
рабочего кишиневского кирпичного завода. Лишь теперь я узнал, что вернулся
из дальних краев и этот добрый молодец. Для меня это было большой новостью.
Я знал, что другие бывшие кулаки давно возвратились, а этот писал, что ни за