Подгоряне

Чобану Ион Константинович

все и приблизило роковой час для кабанчика. Вот он лежит на соломе, а корыто

полно его кровью. Поворачивают тушу спиною вверх, обкладывают всю соломой и

поджигают ее. Потрескивая, горит щетина. А было время, когда палить свиную

шкуру не разрешалось. Ее надобно было снять и сдать государству: разоренная

войной страна оказалась почти нагой и босой. Свиная кожа шла на обувь. А

когда-то самые длинные и жесткие щетининки отбирались для щеток и для

дратвы. Теперь

же магазины ломились от разной обувки. И щеток там сколько

угодно. Свиней палят повсюду и открыто. Отец держит пылающий жгут с одной

стороны, Илие - с другой.

По обе стороны свиной туши стоим и мы с Никэ и делаем то же самое.

Пахнет горящей соломой. Подванивает щетиной, приятно пахнет подрумяненной

свиной шкуркой.

Работая, Илие Унгуряну развивает перед дедушкой разные теории. Он

говорит, что смог бы осмолить шкуру кабана и с помощью паяльной лампы. Но

тогда она стала бы жесткой, как сапожная кожа. И шкурка, и сало получаются

сочными и ароматными, когда тушку опаливают соломой. Шкурка делается чистая,

румяная и приятно хрустит на зубах. А от паяльной лампы и сало делается

тверже, не говоря уже о шкурке.

Отец замачивает в кипятке жгуты соломы, обтирает ею тушу и затем бреет

ее, выскабливает. Илие вырезает небольшие дольки и от шкуры, и от ушных

хрящей - с аппетитом ест.

– Ты, Илие, жрешь прямо с волосом, как волк! - смеется дедушка. Он

крутится возле нас с неизменным кувшинчиком вина. Наливает в кружку и

подносит ее то одному, то другому, боясь только перепутать очередность.

– Эй вы, лупоглазые, идите-ка сюда! - окликает он дочерей Илие

Унгуряну, которые стоят за калиткой, прижавшись к верее. А в школе

надрывается звонок. Блондиночки слышат его, но не торопятся возвращаться в

школу. Заметив их, Илие отхватывает обработанный хвостик, кончики свиных

ушей и кидает к калитке, как собачонкам. Дедушке хочется быть более

вежливым. Он подзывает девочек, чтобы угостить их глотком вина. Но

возмущенный Илие прогоняет их прочь.

– Марш в школу! Получили свою долю - и убирайтесь! А если сунете свои

мордашки в кружку с вином, выпорю!..

Илие читает мораль и старику: зачем приучает к вину малолетних? Разве

он не знает, как сердится директор школы, когда видит на губах учеников

темные усики от красного вина?..

– Приходят эти паршивцы в праздничные дни в школу с мордочками,

измазанными вином до самых ушей. За это директор и мне однажды намылил шею.

Увидал у моих дочерей следы вина и отчитал меня. На белых личиках красное

вино оставляет следы особенно заметные. Беленькие-то, они у меня беленькие,

мош Тоадер, а усики красные

получились. Вот мне и влетело! Вино, говорит

директор, отбивает у детей память, и они плохо усваивают уроки. Так он мне

сказал...

Бадица Василе Суфлецелу плетется от автобусной станции с кирзовой

сумкой, набитой газетами и журналами. Не знаю, какая часть прочитываемся в

селе из такой массы периодики, но бедный бадя Василе сгибается под тяжестью

своей ноши, как коромысло. Дома он сортирует почту по участкам села и

намечает порядок разноски. Это он делает для того, чтобы не носить всю

корреспонденцию сразу. А вот сейчас он прямо-таки рысью мчится в сторону

нашего двора с полной, что называется, почтальонской выкладкой. Может быть,

он приметил дедушку с кувшинчиком в руках? Или вознамерился попросить у

отца) чтобы тот дал ему взаймы с пудик мясца? Теперь, когда в магазинах были

перебои с этим продуктом, сельские жители стали брать мясо друг у друга

взаймы. Забивает какой-то хозяин кабана, теленка, барана - половину

"позичит" людям, а другую половину оставит себе. Взявшие взаймы возвратят

долг сполна, когда наступит срок забивать свою скотинку. Так и выручают друг

друга в течение всего года. Редкий хозяин теперь продает мясо. Разве что по

крайней нужде. В Кукоаре, например, все перешли на взаимоодолжение. Что

касается бади Василе, то он держит у себя на дворе много овец и разной

птицы. Но кто его душу знает? Вдруг ему захотелось свининки свеженькой?

Что-то уж он здорово нажимает!

По тому, как сияло его лицо, мама сразу поняла, что почтальон несет

добрые вести. Может, приезжают из Донбасса ere сыновья?

Мама терялась в догадках. Между тем бадя вытащил из сумки большой

конверт с сургучными печатями и двумя проволочными защепками посередине и,

вручив его мне, заставил тут же расписаться в получении. Дождавшись, когда я

поставил свою подпись в его разносной книге, разрешил мне сорвать печати с

конверта. С проволокой прищлось повозиться. Ее концы так плотно врезались в

бумагу, что я поддел ее австрийским штыком Илие Унгуряну.

– Что, что там, сынок?
– нетерпеливо спрашивала мама.

– Меня... меня вызывают в Кишинев!.. Слышите, в Кишинев!.. Срочно!..

Никэ вырывает письмо из моих рук. Поворачивает его так и сяк.

Недовольно бормочет:

– Подождут, ничего с ними не случится. Ты больше ждал.

– Нет, нет. Тоадер должен ехать немедленно, - говорит отец,

– Поедет. Но, только после крестин моего сына!

– Он успеет вернуться к ним. Не будут же держать его в Кишиневе в