Подгоряне
Шрифт:
не получали!.. Теперь им приходится начинать все с нуля - возрождать фермы,
чтобы не ездить за молоком и мясом в город, где этих продуктов и так
негусто... Коровы не пасутся на асфальтах, и свиньи не хрюкают в парках!..
Виноградари такие же люди, как все, и пробавляются не одним винцом. Словом,
любому специализированному хозяйству нужно иметь пускай небольшую, но
непременно свою ферму. Кукоаровцы об этом не подумали, ну и пострадали.
Оттого-то и дуется наш с тобой папаша!.. Были и у нас кое-какие
неприятности. Но другого характера...
Никэ вопросительно посмотрел на меня, как бы решая: рассказывать или не
рассказывать? Ему, конечно, приятно было демонстрировать передо мною свои
познания сложных сельскохозяйственных проблем. Й одновременно не хотелось
выносить сор из избы: специалисты передовых хозяйств умеют защищать честь
своего совхоза или колхоза.
– Хотели и мы немножко словчить, - усмехнулся Никэ и, чтобы поубавить
вину от этого ловкачества, тут же уточнил: - Но это было давно. Мы сдали на
мясо всех коров, которые не давали более трех тысяч литров молока в год, а
оставили только самых лучших. Удой на каждую фуражную корову резко поднялся,
а общее количество молока сразу же упало. Так что с валом вышла неувязка.
"Как же так?
– злился Шеремет.
– Все ваши коровы дают больше чем по четыре
тысячи литров каждая, а сдаете вы молока намного меньше, чем прежде?! Вы что
же, выливаете его по дороге в район?"
– Ну ж и влетело всем нам, когда секретарь райкома узнал про нашу
хитрую операцию! Чуть было не поплатились партийными билетами. Отчитывал нас
Шеремет, лупил по башке неотразимыми доводами: рабочего, мол, не интересует,
от какой коровы он пьет молоко - от пятитысячницы или от трехтысячницы.
Городу надо, чтобы в магазине всегда были молочные продукты. Неужели вы
этого не понимаете?! Ну, и так далее, - продолжал Никэ, почесывая затылок,
как бы вспомнив этим затылком, как им здорово "влетало".
– Бегал по кабинету
с карандашом и записной книжкой. На ходу делал расчеты. Насчитал сотни тонн
молока, которые район не додаст к концу года по нашей милости. А точнее
сказать, по глупости. "Если хотите прославиться, работайте честно и
по-умному! - внушал он нам уже более спокойным тоном. - Менять
малопродуктивных коров на высокоудойные надо постепенно, одну на одну. В
этом случае количество голов не уменьшится, а сдавать молока вы будете
больше. Через пять-шесть лет у вас останутся только породистые коровы. Ну
вот тогда и ставьте свои рекорды, побеждайте в соревновании всех. Райком
будет это только приветствовать!"
Так выглядела в устах моего брата головомойка, какую учинил Шеремет
руководителям их совхоза.
– Ну что тебе еще сказать?
– продолжал Никэ.
– Были у нас и другие
неприятности. Но это в прошлом. А сейчас и сам Алексей Иосифович, наверное,
позабыл о наших фокусах...
– А вот и нет, не позабыл!.
Я и Никэ окаменели: в тени, у стены фермы, был сам Алексей Иосифович
Шеремет. Дверца "Волги" была распахнута. Секретарь райкома одной ногой
упирался уже в землю, а другая пока что оставалась в машине. На коленях он
раскрыл записную книжку и что-то отмечал в ней. Записывая, он выслушал
вместе со мною все Никино повествование.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
1
Откровенно говоря, я побаивался встречи с Алексеем Иосифовичем
Шереметом. Я, конечно, не мог не думать о нем все дни, проведенные мною в
родном селе. Очень хотелось встретиться с ним. Но я почему-то не решался
поехать в город, чтобы заглянуть в райком. Если б районный центр находился
на прежнем месте или если бы Шеремета перевели на работу в Оргеев, я не
миновал бы его кабинета: всякий раз, когда уезжал в Кишинев или возвращался
из Кишинева домой, я непременно должен был проезжать и через Теленешты, и
через Оргеев - другого пути просто не было. Как же это я мог бы не заглянуть
к человеку, который был моим наставником, учителем в течение многих лет,
вторым отцом, можно сказать?! Он мог бы расценить это как неуважение к нему
с моей стороны, как заносчивость, непростительную гордыню: попал, мол, в
беду и не хочет, паршивец, заглянуть к своему старому другу-наставнику,
чтобы раскрыть перед ним свою пораненную душу (а кому же еще ее раскрыть,
как не человеку, который тебя пестовал, выводил в люди?!).
И все-таки я побаивался Шеремета: ведь когда-то он знал меня одним, а
теперь я мог явиться перед ним другим. И этот другой мог ему и не
понравиться. И пользуясь тем, что Калараш находился далеко в стороне от
шоссе, по которому я обычно проезжал на автобусе или в такси, я не
заглядывал в него. Но уже давно шли разговоры о том, что центральная
автомагистраль скоро должна получить разветвление и одна ветвь пойдет через
лесистую зону и в этом случае не минует Калараша. Будущее шоссе уже было
указано пунктиром в туристических маршрутных картах. И это было логично. В
лесных подгорянских местах были самые красивые пейзажи, великолепные
санатории; множество исторических памятников тоже можно было встретить