Поэты 1820–1830-х годов. Том 1

Сомов Орест Михайлович

В. И. КОЗЛОВ

Василий Иванович Козлов (1793–1825) — характерный представитель поэтического дилетантизма 1810–1820-х годов, деятельность которого представляет, однако, историко-литературный интерес. Сын московского купца, одного из основателей Коммерческой академии, Козлов получил хорошее образование (дома, затем на первых курсах Коммерческой академии и Московского университета). Уже в юности он владел несколькими европейскими языками и был ориентирован в области истории, литературы и политических наук. В 1809–1811 годах Козлов — активный сотрудник журналов П. И. Шаликова («Аглая»), М. И. Невзорова («Друг юношества») и М. Н. Макарова («Журнал драматический»), где печатает басни, послания, элегии, стихотворения на случай и многочисленные переводы, прежде всего немецкой сентиментальной и преромантической литературы (ранний Гете, Гердер, Э. Клейст и др.). 1812 год принес разорение семье; Козлов вынужден искать службы и переезжает в Петербург, где становится сотрудником П. П. Пезаровиуса, издателя «Русского инвалида». В 1814–1822 годах он помещает здесь целую серию критических статей и фрагментов, где, следуя романтической эстетике (прежде всего немецкой), обосновывает тезисы о национальных путях искусства, исторических этапах его развития («чувственный» этап — античность, «духовный» — христианское искусство средних веков и т. д.), о национальной и исторической обусловленности и множественности эстетических идеалов и пр. В своих незаконченных «Драматургических отрывках» (1815) он одним из первых в России пытается создать на этих основах целостную теорию романтического искусства (в первую очередь театра), затрагивая и ряд специфических вопросов его поэтики (сценическая природа драматургии, психологические основания драмы) и в ряде случаев предвосхищая теоретическую деятельность русских эстетиков 1820-х годов, в частности любомудров. В защиту немецкой романтической эстетики против эпигонов классической критики он прямо выступил в 1816 году на страницах «Русского инвалида», начав полемику с антиромантическими статьями «Духа журналов» («Нечто о мнении француза о немецкой литературе»). Несомненный интерес представляет и его

критический анализ лингвистической теории А. С. Шишкова («О богатстве языка и о переводе слов», 1815), обширная рецензия на «Полярную звезду» (1824) и др. Поэтическое творчество его постепенно отходит на задний план; он занят черновой журнальной работой, а остаток времени употребляет на посещение светских салонов. Тяготение к высшему свету, приобретавшее у Козлова гипертрофированные формы, вызывало насмешки в литературных кругах (в том числе пренебрежительные отзывы Дашкова и Пушкина), между тем оно было своего рода способом социального самоутверждения бедствующего образованного разночинца, вынужденного жить поденным литературным трудом и остро чувствовавшего власть сословных предрассудков. Его письма 1810–1820-х годов полны жалобами на одиночество, невозможность личного счастья, глубокую душевную депрессию. Это настроение отражается и в немногочисленных сохранившихся стихах Козлова этих лет («К мечтам», 1819; «Весеннее чувство», 1817; «Сонет», 1819; «Сонет» (В. И. А-ой), 1819; «Вечерняя прогулка», 1823; и др.).

Стихи Козлова, эклектически соединявшие стилевые тенденции «архаиков» и карамзинистов, были уже анахроничны для середины 1820-х годов, хотя, наряду с обычной для преромантической эпохи медитативной элегией, он пытался культивировать разнообразные поэтические формы (октаву, сонет). Значительную часть его поэтической продукции составляют, как прежде, альбомные мадригалы.

Литературный круг Козлова представлен в это время А. Ф. Воейковым (с которым он, впрочем, не близок и, по-видимому, тяготится его диктатурой в «Русском инвалиде»), А. С. Шишковым, примыкавшими к «Беседе» А. П. Буниной и Е. Н. Пучковой; наконец, светскими литераторами-дилетантами, как, например, покровительствовавший ему кн. Н. Б. Голицын. Он поддерживает связь с московскими карамзинистами — Шаликовым, Макаровым, Бланком, Головиным и др. В петербургском кругу последователей Карамзина Козлов принят не был. В 1824 году, с предполагаемой реорганизацией «Русского инвалида», Козлов уходит из редакции и по предложению Греча и Булгарина становится сотрудником «Северной пчелы». В это время он уже тяжело болен туберкулезом, к которому добавляется еще и нервное потрясение, связанное с какой-то личной потерей. 11 мая 1825 года Козлов скончался [67] .

67

Некролог Козлова (с биографией). — «Северная пчела», 1825, 14 мая.

50. ВЕСЕННЕЕ ЧУВСТВО

Вот опять весна явилась И в долинах и в лугах; Благодатная спустилась В светозарных облаках. Всё творенье воскресает, Сокрушились цепи вод, Мрачну душу оживляет Проясненный неба свод. И страдалец безотрадный Разлучается с тоской И в душе, от скорби хладной, Снова чувствует покой. Спящий гений пробудился И весне хвалу поет. Ты ли, ты ли возвратился, Светлый призрак юных лет? Неужель то предвещанье Для души весенних дней? Иль одно воспоминанье Нежной юности моей? Нет! Святого провиденья Беспредельна доброта, И души моей паренья — Не минутная мечта! Жезл Надежды преломился Пусть давно в руке моей! Образ Веры мне явился Средь блистательных лучей! 22 апреля 1817

51. К МЕЧТАМ

В последний раз меня вы посетили, Прелестные изменницы — мечты; В последний раз чело мне прояснили, На терния рассыпали цветы; В последний раз мне душу озарили Сиянием небесной красоты! В венце из звезд и в розовой одежде Фантазия вела меня к Надежде. И юных дней воскресши вдохновенья Страдальцу вновь блаженство прорекли; Возникли вновь цветы воображенья, И радость мне мерцала издали. Но быстрый миг сердечна обольщенья Протек — и с ним мечтанья утекли! Дар сладких дум, забвенье благодатно Исчезли вновь, навек и невозвратно! Умолкните ж, смиренные желанья Застенчивой, но пламенной любви! Прервитеся, тоскливы ожиданья! Умерься, жар в пылающей крови! И ты, о кроткий глас воспоминанья, К своим меня отрадам не зови! Не растравляй тем ран моих глубоких: Отрады нет в страданьях одиноких. Мечты, о дар, несчастным драгоценный! Мечты, в бедах единственный оплот! Питомец ваш, на горесть обреченный, И в вас уже утехи не найдет! Терпением и Верой окриленный, В другой он мир направит свой полет, Где Истина свои законы пишет И сонм духов одной любовью дышит. 23 февраля 1819

52. МЕЧТАТЕЛЬ

Среди беспечных детских лет Я долго жил в уединенье; Отцовский дом был весь мой свет И книги — всё увеселенье! Тогда я спутницей избрал Тебя, Фантазия златая, И мир подлунный забывал, Миры волшебны пролетая. Кристальны строил я дворцы И разрушал очарованья; С злодеев я срывал венцы И добрых облегчал страданья. Рукою сильной расторгал Я власть волшебника лихого И юных дев освобождал Из плена тяжкого и злого. Я жил, как рыцарь и певец, Награды сладкой ожидая, И вот лавровый мне венец Сплела красавица младая. С улыбкой нежной на устах Она пред рыцаря предстала; Небесным пламенем в очах, Как добрый гений, воссияла. И рыцарь всех и всё забыл. Простите, замки, приключенья! Он ею жил, ей счастлив был, Он видел в ней красу творенья!.. Но ах! и юность протекла, И с ней мечты уединенья; Она с собою унесла Прелестный дар воображенья. Увял прекрасный мой венец, Разрушились волшебны зданья, Разбита лира, спит певец, Упал покров очарованья. Сокрылась дева-красота, Предмет и дум и песнопенья! Где ж путь в отрадные места? Где храм небесна вдохновенья? Кто спящий гений возбудит, Мечты в душе возобновляя? Ужели ввек не прилетит Ко мне Фантазия благая? Явися мне, явись хоть раз, Земного образ совершенства, И услади мне скорби час Подобьем райского блаженства. <1819>

53. ВЕЧЕРНЯЯ ПРОГУЛКА

Элегия

Бывало, в юности моей Красы весенняя Природы, Зари румяный блеск, реки сребристы воды, В лесу поющий соловей — Всё, всё мне душу восхищало, И если горесть крылась в ней, Меня прелестная Природа утешала! Теперь

душа моя увяла — И меркнет неба ясный свет; Не для меня весна цветет: Мне осень ранняя настала! Приятные часы вечерней тишины Не возбудят во мне угасшие мечтанья; Счастливой юности прошли златые сны, Исчезли все очарованья!.. Бывало, с нежною душой, Я был поклонником прелестных: В них видел ангелов небесных, Ниспосланных творцом украсить мир земной. В их образе мои сбывалися мечтанья; Я без надежды их любил И — наслажденье находил Среди жестокого страданья! Веселье и тоска, и страх и ожиданья Сливалися во мне: я плакал и грустил, Но верно счастливее был!.. Теперь, с унылою душой, Смотрю я часто на прелестных; Как прежде, вижу в них посланниц я небесных, Но только их крыло не веет надо мной! Увы! Рассудок мой холодный Могущество свое над сердцем утвердил И, к размышлению открыв мне путь свободный, Отрады пагубной, но сладостной лишил. Часы счастливого забвенья Невозвратимо протекли; Фантазию, любовь, дар сладкий песнопения — Всё, всё с собою увлекли. Увижу ль юных дев, блестящих красотою, Пленяющих умом, и нравом, и душою,— Их слово каждое, их каждый скромный взор Напомнят мне судьбы жестокий приговор, И я невольную слезу от них сокрою! 31 мая 1823

54. ПРЕДЧУВСТВИЕ

(Сонет)

Печальна жизнь промчалась с быстротою; Чуть памятна мне дней моих весна; От ранних лет она помрачена Страданием, бедами и тоскою. И я не знал душевного покою, И мне любовь в отраду не дана; Надежды нет — и только смерть одна Является мне светлою звездою! Я чувствую: она ко мне близка; Я чувствую души изнеможенье; Усталого манит отдохновенье. Незримая простерта мне рука — И с радостью сливается тоска, И с верою — Твое изображенье! 15 апреля 1824 Санктпетербург

55. СОНЕТ

А. А. Б-ВОЙ

(При посылке моих сонетов)

Где в зелени лимон благоухает, Где виноград златые кисти вьет, Тенистый лавр в величии цветет И ветвь свою с оливою сплетает; Где древнее искусство обитает И каждый шаг есть знаменитый след, Где резвый сын Поэзии — Сонет Красу, любовь и радость воспевает, — Сия страна — предмет моей мечты! Тебе ж знаком сей край очарованья: В нем детских лет живут воспоминанья! [68] И как друзей, с улыбкой примешь ты Усердием начертанны листы, Полуденным поэтам подражанья! 9 мая 1824 С.-Петербург

68

А. А. Б-ва провела несколько лет нежнейшей юности в Неаполе, где покойный родитель ее был посланником.

С. Д. НЕЧАЕВ

Степан Дмитриевич Нечаев (1792–1860), сын рязанского уездного предводителя дворянства, получил домашнее образование и, сдав экзамены за Московский университет, поступил в 1811 году актуариусом в коллегию иностранных дел. В 1811–1812 годы он служит переводчиком при канцелярии рижского военного губернатора. В 1817–1823 годах Нечаев — директор училищ Тульской губернии. Уже в середине 1810-х годов он усиленно интересуется проблемами истории и литературы. В 1816 году он член-соревнователь (с 1823 года — действительный член) Общества истории и древностей российских при Московском университете; в 1820 году становится членом университетского Общества любителей российской словесности. Во вступительной речи «О выборе предметов в изящных искусствах» он отдает «высокому» искусству решительное предпочтение перед «прелестным», видя в нравственной пользе основной критерий ценности искусства и настаивая на выборе для поэзии преимущественно национальных или религиозных тем [69] . Эти идеи в известной мере составили литературную основу сближения его с кругом декабристских литераторов. Поэтическая деятельность Нечаева в эти годы крайне интенсивна; он печатается в «Русском вестнике» (1816–1817), «Благонамеренном» (1820, 1823), «Сыне отечества» (1821), но больше в «Вестнике Европы» (1816–1826), «Трудах Общества любителей российской словесности при Московском университете» (1818–1824) и «Дамском журнале» (1823–1825). Его литературную среду составляют московские карамзинисты с сильными «архаическими» симпатиями (М. Н. Макаров, Н. Д. Иванчин-Писарев, М. А. Дмитриев); сам он тяготеет к поэзии конца XVIII века, где своеобразно переплелись черты позднеклассической и сентиментальной поэтики. Культ чувствительности, сентиментального «дружества», уединения сочетается у Нечаева с обращением к гедонистической лирике, галантным «стихам на случай» — и, с другой стороны, к дидактическому посланию аллегорического характера и даже оде. Нечаеву не чужда и религиозная резиньяция; однако он осуждает деспотизм, крепостное право, сословные привилегии («Мысли и замечания», 1819–1824). По-видимому, уже в 1818 году он становится членом Союза Благоденствия [70] . Декабристские настроения окрашивают и его педагогические и исторические занятия. Он сближается с А. Бестужевым, Рылеевым и Кюхельбекером, привлекает московских литераторов к участию в «Полярной звезде», сообщает о прохождении в цензуре «Войнаровского» Рылеева и т. д. [71] Нечаев общается с А. Тургеневым, Вяземским, Баратынским, Грибоедовым, Полевым, печатается в «Московском телеграфе» (1825–1826). Вместе с тем он не порывает и с «классиками», в 1824 году с И. М. Снегиревым, М. Т. Каченовским и И. И. Давыдовым разбирает «Пушкина „Кинжал“ и романтиков и слепое им удивление, плод невежества» и даже упрекает новейших писателей, в отходе от классической поэтики [72] .

69

«Труды Общества любителей российской словесности при Московском университете», ч. 1, М., 1822, с. 26; ср. «Вестник Европы», 1825, № 2, с. 152.

70

«Русская старина», 1910, № 2, с. 346.

71

См.: «Памяти декабристов», I, Л., 1926, с. 57; И. М. Снегирев, Дневник, т. 1, М., 1904, с. 4; «Литературное наследство», 1956, № 59, с. 144; № 60, кн. 1, с. 207; «Русская старина», 1888, № 12, с. 592; 1889, № 2, с. 318; «Русский вестник», 1861, № 3, с. 325.

72

См.: И. М. Снегирев, Дневник, т. 1, с. 68; ср. «Вестник Европы», 1825, № 2, с. 150; № 21, с. 15.

В сентябре 1826 года Нечаев командируется для расследования раскола в Пермскую губернию, откуда привозит обширный этнографический и фольклорный материал. Во время поездки он встречается со ссыльным М. И. Пущиным и восстанавливает связи с одним из основателей Союза Благоденствия Ал. Н. Муравьевым, с которым продолжает общение и переписку по религиозным и церковно-административным вопросам [73] ; в 1832 году он даже был вынужден давать письменные показания по обвинению в «непередаче начальству известия о заговоре в Ирбите» в 1826 году [74] . 13 июня 1827 года Нечаева причисляют к собственной его императорского величества канцелярии, и он переезжает в Петербург. В 1828 году он женится на С. С. Мальцевой, свойственнице Карамзиных и родственнице обер-прокурора Синода П. С. Мещерского. Он возобновляет отношения с петербургскими литературными кругами; эпизодически общается с Пушкиным. При содействии родных жены он получил должность обер-прокурора Синода (1833–1836); здесь он проявил себя как ревностный и придирчивый чиновник. Литературная деятельность Нечаева в это время почти полностью прекращается, но продолжается его успешное продвижение по службе. Он становится тайным советником и сенатором. Вторую половину жизни он живет в Москве, барином-хлебосолом, лишь изредка позволяя себе приветствовать своих литературных друзей посланиями в духе «домашней литературы» [75] .

73

С. Штрайх, Провокация среди декабристов, М., 1925, с. 19.

74

Центральный Государственный исторический архив (Ленинград), ф. 1005, оп. 1, № 49. В дальнейшем название этого архива дается сокращенно: ЦГИА.

75

Биографию Нечаева см.: «Остафьевский архив кн. Вяземских», т. 3 (примечания), СПб., 1899, с. 380.